Игра в куклы - Магнус Йонссон

Она остановилась, заметив пропущенный звонок от Габриеля.

Габриель, которого друзья звали Габбе, но Линн всегда называла Габриелем, был ее бойфрендом. Ей не нравилось это «Габбе», от которого за версту несло подростковым возрастом, а значит, и она представлялась моложе, чем была. Ничем не лучше было и слово «партнер», абсолютно лишенное всяких чувств и любви. Оно звучало так, как будто речь шла о партнерах по бизнесу. Термин «сожители» тоже не подходил, потому что они жили порознь. Он жил в коллективе художников, занимавших дом за старой верфью на острове Лонгхольмен. А она жила в двухкомнатной квартире на улице Доктора Абелина у метро «Цинкенсдамм». В квартире был крошечный балкон, выходивший во внутренний двор.

В какой-то момент минутной слабости она представила Габриеля одному из своих друзей, описав его как «родственную душу», что вообще-то довольно точно описывало ее чувства. Но как только она это произнесла, так сразу почувствовала, что это сделало ее похожей на какой-то архаизм, реликт, застрявший со времен хиппи. Ни понятие «нью-эйдж», ни туманность определений совершенно не соответствовали ее личности. Скорее наоборот. К тому же у нее было ощущение, что термин «родственная душа» носил оттенок платонических отношений. Что совершенно не соответствовало ее отношениям с Габриелем. Отличный секс – это было то, что она как раз больше всего ценила в их отношениях. Хотя, конечно, ей хотелось бы, чтобы в доме на Лонгхольмене толкалось поменьше народу и стены между комнатами были потолще.

Она уже собралась положить трубку, когда он ответил.

– Subcomandante Gabriel, fuerzas armadas de pintores[13]. – Его притворный испанский акцент звучал убедительно. Голос хриплый. Вероятно, этому способствовали несколько порций виски, много сигарилл и дискуссия о роли искусства в обществе с другими художниками накануне вечером. Впрочем, как и в любой из вечеров в этом коллективе.

– Привет, дорогой, это я. У меня вечерняя лекция, так что я приду поздно, но не позднее девяти.

– Нормально. У меня все равно дел по горло. Надо успеть сделать муральное граффити, которое мне заказал Совет профилактики преступности. Я уже отправил им счет. Будут деньги. И немало. Так что у нас будет вино в коробках, курево и еда на некоторое время.

– Окей. Пока что ты все-таки не живешь за счет «Шведских демократов» или полиции.

Он рассмеялся.

– Ни малейшего риска.

Мужчине, который видел, как полиция только что прибыла к дому 46 на улице Хегалидсгатан, не надо было далеко идти. Хотя утро было ранним, он увидел довольно много детей на качелях, поднимаясь по тропинке мимо детской площадки на холм к церкви Хегалид. Скамейки между деревьями и кусты были на месте. Все выглядело примерно так, как сохранилось в его памяти. В тех редких случаях, когда ему удавалось удрать от бабушки, он приходил именно сюда, на эту детскую площадку. Ему нравилась царившая здесь тишина, хотя парк расположен вблизи одной из самых насыщенных транспортом улиц Стокгольма. Как зеленая пещера, затаившаяся в гущах джунглей.

Бабушка часто приводила его сюда, когда он был маленьким. Ей нравился парк с мелководным прудом, где плескались ребятишки. Он знал, что церковь Хегалид напоминала ей о времени еще до ее приезда в Швецию. Тут был небольшой христианский приход. Все это не особенно его интересовало. А вот места вокруг были увлекательными.

Случались и неприятные эпизоды, если он подходил к скамейкам. Когда места там уже заняли пьяные мужики, например. Но они к нему не приставали, только хвастались своими шрамами, оставшимися после крушения поезда в пригороде Седерторнс Вилластад[14], где пригородная электричка врезалась прямо в гранит отвесной скалы.

А в последний раз, когда бабушка догадалась, где он прячется, она подоспела как раз к тому моменту, когда какой-то препротивный мужик в костюме спрашивал, хочет ли он посмотреть, как тот снимет брюки. После этого случая ему больше никогда не удавалось удрать. Бабушка шла рядом, куда бы они ни направлялись. Даже когда он стал старше.

В бабушкиной квартире, где он спал в одной с ней комнате, у него иногда бывало немного личного, так сказать, времени, если он просыпался раньше ее. И тогда он мог подумать о своей матери. В детстве он часто думал о том, куда она подевалась. Думал, что она уехала по каким-то важным делам, но не знал, куда именно. А может, наоборот, это бабушка с ним уехала? Но бабушка не хотела об этом говорить, и, став постарше, он перестал спрашивать вообще. Он убедил себя в том, что его мама не думала о себе. Что она посвятила свою жизнь помощи другим людям. Тем, кому было тяжело. Например, бедным детям. Детям, которые жили не в таких хороших условиях, как он сам. Он знал, что у него прекрасная жизнь. Которой он не заслуживал. Об этом ему часто говорила бабушка. Он понял, что существует много других людей, которым его мама нужна больше, чем ему. Потому что у него все-таки оставалась бабушка. Но она была очень строгой. Строже, чем мама. Так он думал. Если бы он мог сравнить их, если бы мама вернулась. Но она так никогда и не вернулась.

Мужчина пришел к скамейкам парка Хегалид не по ностальгическим причинам. А по стратегическим. Ностальгии, как и размышлениям о том, что могло бы быть, если бы, не было места в его жизни. Все это признаки слабости. Он и так уже потратил слишком большую часть жизни на переживания о том, чему не суждено было осуществиться. Он вынул бинокль и сломал одну из свисающих веток, заслонявшую ему вид. Устанавливая резкость, он покосился на улицу, чтобы убедиться, что высота выбрана верно. Все правильно. Он смотрел прямо через окно второго этажа дома 46. В окуляре виден был один из оперов с подушкой в руке. Дальше виднелся еще один полицейский. Они были заняты изучением места убийства. Но он был внимателен, и вряд ли они там что-то найдут.

Его беспокоило кое-что другое.

В тени стало холодновато, он немного потопал ногами, чтобы согреться, и стал спускаться в сторону паркового пруда.

Рикард с Эриком стояли в спальне. Слабый запах лака все еще витал в пустой комнате. Трудно было себе представить, что в этой комнате могло произойти что-то кошмарное. Тем не менее Рикарда снова начало подташнивать, когда он увидел пятна от лака, образовавшие своего рода раму вокруг углубления в матрасе, где раньше сидела Анна.

– Привет, хорошо, что вы пришли. Я спускалась за кофе. – Мария вошла из прихожей и тут же замолчала, почувствовав неуместную бодрость своего тона. Теперь, когда тело увезли в судебную медицину, прожекторы были выключены, а запахи почти выветрились, она уже не так сильно, как накануне, ощущала ужас произошедшего. Ее пронзило чувство вины. Она осознавала, что после почти десяти лет работы ее чувства начали притупляться. Она положила на кровать распечатанную фотографию жертвы, сделанную вчера. И все же трудно было представить, что мертвая женщина на снимке была живой всего лишь сутки назад. Убийца умышленно сделал все, чтобы превратить ее тело в чужое и нереальное.