Зыбучий песок - Джон Браннер

– Ты шутишь. Допускаю, раз она не дрожит от испуга, то не собирается больше гулять среди зимы голышом. Но большинство людей себя все же так не ведут. – Услышав позади шаги, Натали мотнула головой. – А, вот и чай.

Девушка взяла в руки чашку с блюдцем – из чисто профессиональной вредности сестра Кирк принесла одну чашку без блюдца «для пациента», но Пол оставил ее на подносе – и словно растерялась, не зная, что с ними делать. Она замерла, ожидая, что ей покажут пример.

Пол протянул ей сахар. Она замялась. Потом лизнула палец и окунула его в белый холмик, собрав таким образом достаточно крупинок, чтобы распробовать вкус.

«Вполне разумно, если предположить, что она действительно не знает, что это такое. Но это и есть безумие.» Он показал ей, для чего нужен сахар, насыпав ложечку в свою чашку, и добавил из бутылки молока.

«Какого черта кухня прислала в бутылке, а не в кувшине? А, да, кухня давно закрыта. Господи, уже десять часов.» И словно в подтверждение сверху раздался знакомый водопроводно-булькающий звук, как будто напоминающий пациентам о необходимой гигиенической процедуре перед отходом ко сну.

«О чем еще она не знает? Может, о туалете?» Чай разбавлен молоком, сахар размешан, она сделала маленький глоток, потом быстро допила до дна. Все трое внимательно за ней наблюдали. Пол неожиданно понял, что они сейчас делают то, что он всегда категорически отвергал:

обращаются с пациентом как с неодушевленным предметом, а не как с личностью.

«Только потому, что я не могу с ней поговорить. Гм…» Он резко обернулся к Натали.

– Слушай, у тебя есть блокнот и карандаш? Пусть что-нибудь напишет.

«Неужели и это ей придется объяснять? Нет, слава Богу.» Девушка оживилась, отодвинула в сторону пустую чашку и взяла в руку карандаш.

Она внимательно рассмотрела грифель, провела по бумаге линию, словно хотела удостовериться, что правильно поняла, как эта штука работает, потом что-то быстро написала. Пол отметил, что она правша, но карандаш держит малораспространенным способом, зажимая его между указательным и средним пальцем.

Она показала ему результат и одновременно произнесла:

– Арржин!

На бумаге красовались четыре значка, похожие на детские каракули – две недорисованные рождественские елки, рыболовный крючок и перевернутое копье.

Всю дорогу до дома Пола била дрожь, хотя обогреватель в машине работал на полную мощность.

«Страшно смотреть – надежду словно смыло с лица этой девушки, когда она увидела, что я ничего не понял в ее письме. Ужас, который я только воображал, для стал ее жизнью: она попала в мир, где никто не говорит на ее языке и никто не знает, кто она такая.» «И злорадное сочувствие, мол «ага, ты тоже попалась», на лицах пациентов, когда мы вели ее через палату в бокс. Может, самому нужно было пройти через все это вместо того, чтобы прятаться взаперти. Но я бы не выдержал и десятой доли.» «Она наверняка не питает иллюзий насчет того, куда попала. Предметы еще могли сбить ее с толку, но люди, и то, как они живут. Впихнутые голова к ногам, а ноги к голове в комнаты, бывшие когда-то роскошными залами, а сейчас обшарпанные, с отваливающейся штукатуркой и уродливой краской на стенах, решетками на окнах и замками в дверях.» Ключи в кармане звякнули – он скорее вспомнил этот звук, чем услышал.

«Я сказал сегодня Натали, что у нас восемнадцать свободных койко-мест.

Что за убогое слово? Палаты забиты настолько, что едва хватает места для крохотной тумбочки, в которую можно положить разве что детскую игрушку.

Все лишнее или слишком большое – вон. Посредством чего люди осознают себя?

Принадлежащее, окружающее, вспоминаемое: все, что можно потрогать, доказывает, что память не лжет. А мы кусок за куском выколупываем цемент их жизней. Господи, и как же меня занесло в психиатрию?» Свет фар скользнул по фасаду дома, и Пол затормозил. Не было нужды выходить под дождь и открывать ворота – он оставил их открытыми утром.

«Это как раз то, что Айрис не позволяет мне делать. Жизнь с Айрис означает бесконечную череду хождений к воротам под дождем, потому что открытые они «некрасиво выглядят». Да, еще в сад могут забрести собаки.» Он остановил машину и выключил двигатель. Темнота навалилась вместе с усталостью, и он несколько минут сидел неподвижно, позволяя мыслям течь в том же направлении. Машина была «триумф-спитфайер» – не потому, что у Айрис не хватило денег на что-нибудь более престижное, а потому что машина, которую она выбрала сначала, оказалась на четыре дюйма длиннее, чем позволяли ворота, перевесить их так, чтобы открывать наружу, тоже не получалось, потому что перед домом не было тротуара, только узкий поребрик. Поставить же современные ворота, которые складывались бы секционно, означало пожертвовать одной из стоек, сделанных, как утверждала приходящая прислуга, столяром из Бликхема, таким знаменитым, что даже лондонские антиквары привозили ему мебель на реставрацию.

«Удивительно, как одно тянет за собой другое. Предположим, что человек, выстрогавший наши ворота, когда был еще простым подмастерьем, умер, не успев прославиться – тогда ничего не помешало бы нам выкинуть их вон: Хотел бы я, чтобы Господь Бог, чьи желания воплотились в Поле Фидлере, следовал другим курсом.» Пол заставил себя вылезти из машины: сознание его опять заполнилось вытесняющими друг друга видениями того, как сложилась бы его жизнь, если бы он выбрал другую карьеру, не медицинскую, если бы тот срыв остался навсегда, если бы его не взяли на работу в Чент.

«Почему мне никогда не удается вообразить что-нибудь хорошее так же ясно, как я вижу катастрофы, от которых был на волосок? «Все к лучшему в этом лучшем из миров!» Ха!» Ключ не хотел попадать в замок, и он, повозившись минуту, он вернулся к машине и включил фары, чтобы осветить фасад дома.

«Фасад – какое точное слово. Как я был рад, когда Айрис влюбилась в него с первого взгляда и решила, что пара лет в Ченте – это не так плохо, как она думала. Оказалось еще хуже. За фасадом – и моим, и дома – гниль, древесные черви, жуки-могильщики.» Он хлопнул дверью так, что задрожали стекла.

Дом был совершенно обычным для этой части Англии. По-своему привлекательный, обшитый черно-белыми панелями. Но внутри:

Он приехал из Лондона в Чент на собеседование и, когда оно завершилось, был на девяносто процентов уверен, что получит эту работу. Она была нужна ему; от мысли устроиться поближе к Лондонскому учебному центру он почти отказался, поскольку – по мнению Айрис – в условиях жесткой столичной конкуренции его карьера будет двигаться слишком медленно. Но едва бросив взгляд на Йембл, он уже знал, что жена с тем же пылом возненавидит и здешнюю жизнь.

С одной стороны место психиатра-регистратора в Ченте позволяло ему не только сэкономить год на служебной лестнице, но и наверстать еще один, потерянный в прошлом, о чем Айрис пока не знала.