Любовница - Борис Иванович Сотников

Вроде бы нечаянно и, стараясь казаться равнодушным, Андрей опять посмотрел на лицо прижатой к нему женщины. И вдруг чисто инстинктивно, по-художнически понял, чего не хватало её лицу. У неё не были подкрашены ни ресницы, ни губы. Лицо от этого казалось неярким и бледным. И только умные, всё понимающие глаза освещали его тихим печальным светом и делали необычным.

На женщине был серый жакетик, отделанный по воротнику чёрным бархатом. Вокруг смуглой высокой шеи стоял прозрачный газовый воротничок летней блузки с чёрным шнурком на горле. Во всём облике были разлиты строгая красота и гордость. Это подчёркивала высокая причёска из густых тёмных волос с завитками на висках. Даже в покрое жакета ощущалась интеллигентность, достоинство. А вот руки неожиданно были грубые. Видимо, от какой-то деревенской работы — в саду или на огороде.

Как художник он мысленно подкрасил ей губы, положил на ресницы тушь, как это делают городские женщины, и понял, лицо станет поразительным, столько в нём нервной худощавости, болгарской или турецкой смуглой красоты. Подумал: "Наверное, из породы отуреченных когда-то славян — самые красивые женщины на земле…"

Но всё равно его по-прежнему более всего занимали её глаза, излучавшие токи. Их взгляд любил, всё понимал и одновременно что-то прощал или чему-то сочувствовал. Казалось, будто она говорила, только не было слышно: "Да, жизнь нелёгкая штука. Но что же поделаешь? Всем нелегко. А счастье — всё-таки возможно. Честное слово, возможно. Надо жить".

Андрей незаметно вздыхал, соглашался: "Да, нелегко. И грустно. Какое-то вечное ожидание чего-то прекрасного. А оно всё не приходит. Бегут лишь годы". И ждал, когда автобус тряхнёт в очередной раз, чтобы почувствовать её тепло. Тогда у него замирало сердце. Он опять делал безразличным лицо. И пригибался, чтобы "поинтересоваться": а что это проехали там, за окном? Долго ли ехать ещё? И чувствовал: а вот теперь и она изучает сбоку его лицо — урывками, осторожно. В душе хотелось, чтобы автобус никогда не приехал — а то всё это кончится. Хотелось, чтобы дорога продлилась на всю оставшуюся жизнь.

Между ними очень скоро установилось молчаливое взаимопонимание. Она уже не торопилась, как прежде, отстраняться при толчках. Напротив. Он — уже точно знал, она тоже теперь ждёт очередного ухаба. Чтобы прижаться к нему и получить частичку ответного тепла, которого нет у неё дома. И у него его нет. Правда, он притерпелся к этому. Все так живут. Об этом сказала даже Лариса. Только терпеть — больше не хотелось, вот в чём трагедия…

Андрей задумался. До чего же нескладной получилась жизнь! Ну, был бы молодым, неопытным — другое дело. Как же могло случиться такое с ним, прошедшим войну и "Суриковку", прочитавшим столько книг! За что ему такое, почему?..

Он уже не отводил глаз от попутчицы, не притворялся, что равнодушен. Зачем? Глупо в его возрасте так стесняться и портить себе даже минутное счастье. Всё равно автобус сейчас приедет, и разойдутся они в разные стороны обыкновенными пассажирами.

А про счастье понял уже не как пассажир. Эти бы её глаза, да рядом, да навсегда, с их пониманием, вот и было бы настоящее счастье. Чего лукавить перед собой? Ведь именно этого он хочет всей душой, всем сердцем. В 39 он уже знает: человека можно определить и без слов. А в 20, в Архангельске — и со словами не умел. Упустил! Значит, жил тогда ещё без настоящих глаз, вслепую. Хотя и умел рисовать всё по памяти до мельчайших подробностей. Почему же в 34 важнее всего оказалась крутая задница Ларисы в постели, а больше-то и ничего? Этого и не хватило надолго. Оказалось, что нужно, чтобы и желание было друг к другу, и одинаковые волны в душе. К сожалению, знание про "волны" пришло слишком поздно.

До боли в душе Андрей осознал: вот она, его женщина, которую надо было встретить раньше, а не теперь. А так — что же? Ничего уже не поделаешь, ни-че-го.

Видимо, опять у него что-то стало с глазами или лицом. Потому что в её глазах он увидел мгновенную тревогу: "Что с вами?.. Вам плохо?" Глаза опечалились.

А что он мог сказать ей? Чтобы поверила. Не подумала, что привязывается, как бабник. Вот и ехали молча.

Наконец, он не выдержал и произнёс у неё над ухом:

— Наверное, люди бывают счастливы только в детстве.

Её лицо озарилось вроде улыбкой и стало ещё милее от ямочек, проступивших возле губ. А в следующее мгновение в глубине прекрасных глаз появилась мука. Щёки помертвели в неожиданной белизне. Сухие полные губы разлепились. И он едва расслышал ответ:

— Моя дочка год назад чуть не погибла в авиакатастрофе вместе с моим мужем. И теперь всего боится. Кончилось детство… — Голос у неё был глубокий, грудной, но пресекся от боли.

А тут и автобус, подкинув их в последний раз на канавке, съехал с дороги на булыжную площадь. Ещё чуть проехал и остановился против старинного церковного собора. Золочёные маковки куполов, кресты — всё, конец привычного пути. Шофёр выключил мотор, открыл обе двери, и пассажиры молча пошли к выходу. Каждый в свою дальнейшую судьбу.

Пошёл и Андрей за своей попутчицей, но видел теперь только её спину. На выходе, за дверью, на него опрокинулся ярко синий свет догорающего сентябрьского дня. Несостоявшаяся судьба, короткая радость в приталенном жакетике, стройная и фигуристая, с чудными глазами, уходила всё дальше.

С крыши зелёной церкви, роняя перья, посыпались голуби — в воздухе замельтешило от них. По глазам ударили, теперь уже сиянием раззолочённых маковок, сразу 12 куполов. А тишина, неожиданная после гула большого города и только что утихшего мотора, отключила Андрея от его заметавшихся мыслей и чувств — будто оглох. Видел только круглый булыжник под ногами, да лошадиный помёт между камней, истёртый в махорку. Возле телеграфного столба стояла, запряжённая в телегу, лошадь с понуро опущенной головой. Привязав её к столбу, возница ушёл, видно, в буфет. Пахло конским потом, зерном, привозимым крестьянами на базар. Но базар — вот он, рядом с церковью — уже не работал, никого там не было, виднелись лишь пустые столы под навесами. В бледном небе всё ещё трепетали голуби. От них уплывали в вышине длинные перья истаявших за день облаков — медленные, почти прозрачные. И казалось, что обрывается