Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

Нужно сказать, что принц Гессен-Гамбургский приехал на Кавказ весной 1732 года, в самое тревожное время, когда оставление нами персидских провинций естественно возбудило и в городах желание отделаться от русской опеки. В горах стали ходить прокламации, приглашавшие весь Дагестан к единодушному восстанию против русских. Разбои повсеместно усилились. Так, бригадир Лукей был убит какой-то шайкой, скитавшейся под самыми стенами Дербента, а около Тарков погибла целая команда из тридцати человек, попавших в засаду. Десять тысяч чеченцев собрались в ауле Эндери и угрожали нападением на русские границы. В столь трудных обстоятельствах командовавший войсками на Сулаке генерал-лейтенант граф Дуглас, прибывший на Кавказ вместе с принцем, решился предпринять экспедицию в Чечню. Обманутый ложными слухами, что скопища рассеялись, он ограничился тем, что выслал небольшой отряд в пятьсот человек пехоты и конницы, под начальством полковника Коха. Кох встретил неприятеля в дремучих лесах, сражался с ним целый день и должен был отступить, потеряв двести человек только одними убитыми. Эта громадная потеря указывает, что или Кох не имел понятия о характере лесной войны, или при отступлении произошел какой-нибудь беспорядок.

Неудача отразилась на русских тем тяжелее, что в это самое время Турция, видимо, искала разрыва с Россией. Не обращая никакого внимания на наши протесты, она снарядила корпус крымских татар и отправила его в Персию кратчайшим путем через Дагестан, где были наши владения. Таким образом, нам оставалось одно: защищать свои границы оружием. И принц Гессен-Гамбургский в июне 1733 года действительно занял позицию на Сунже, недалеко от того места, где ныне стоит крепость Грозная. Войска разделены были на три колонны, из которых две (Еропкина и князя Волконского) прикрывали дороги, ведущие от Сунжи к Горячаю[11], а третья, под начальством самого принца, оставалась в резерве. 11 июля двадцать пять тысяч татар двинулись наконец от аула Большой Чечен, где они стояли станом, и всеми силами атаковали отряд князя Волконского. Волконский защищался упорно, но после долгого неравного боя уже был близок к поражению, когда на помощь к нему подоспели Еропкин с драгунами и принц с остальной пехотой. Заметив это и не давая отряду построиться, татары сделали новый отчаянный натиск и опрокинули наш левый фланг. Еропкин очутился посреди рукопашной свалки, ему разрубили лицо[12]; сам принц был окружен и спасся от плена только благодаря быстроте своей лошади. Казалось, победа окончательно склонялась на сторону татар. Но в эту минуту догадались сосредоточить огонь всех наших пушек на толпу, теснившую левый фланг, и это произвело среди врагов страшный беспорядок. Войска оправились и после отчаянных усилий вырвали наконец победу из рук противника.

Разбитые татары бежали, оставив в наших руках двенадцать знамен, которые, как первые трофеи принца, отправлены были в Петербург и там с большим торжеством повергнуты к стопам императрицы.

Итак, две тысячи пятьсот человек русских разбили двадцать пять тысяч татар! Сражались, стало быть, один против десяти. И тем не менее принц не сумел воспользоваться плодами блестящей победы. Дождавшись ночи, он приказал войскам поспешно отступать за Сулак и, без всякой нужды запершись в крепость Святого Креста, пропустил татар внутрь Дагестана.

«Я убежден, – говорит Зиссерман, – что ни один из предшественников немецкого принца – ни Матюшкин, ни Левашов, ни Румянцев – не заперлись бы в крепости, что было противно даже духу нашего войска. Конечно, боевые кавказские генералы не дали бы татарам опомниться и горячим преследованием заставили бы их рассеяться. Теперь вышло совершенно иное. Пока русские сидели в крепости, разбитые татары бросились на гребенские городки, полонили сотни русских людей, взбунтовали весь Южный Дагестан и даже пытались овладеть Дербентом. Три дня главные силы их бились под стенами этого города с небольшим отрядом полковника Ломана, но, будучи отражены, потянулись наконец к Шемахе, в персидские владения. Часть их с награбленной добычей пошла, однако же, обратно в Крым и на реке Куме, повыше урочища Мажар, столкнулась с Краснощековым, который шел на Сулак с полуторатысячной донской партией. На помощь к крымцам подоспели десять тысяч калмыков, некрасовцев и закубанских горцев. Окруженный со всех сторон, Краснощеков устроил вагенбург[13] и засел в осаду. Бой длился двое суток, а на третьи на помощь к русским подошли кабардинцы, под предводительством одного из старейших владельцев их, Бамата Кургонина, который оказался шурином калмыцкого вождя Дундука Омбы, а потому, свидевшись с ним в тот же день, стал уговаривать его пропустить казаков без боя. «Русские идут на Сулак, а не на тебя, – говорил он, – так мой совет не ввязываться в чужое дело. Если ты будешь драться заодно с татарами, то я стану за русских».

Эта угроза подействовала. К тому же Дундук давно искал случая примириться с русским правительством и потому ночью отступил со своими калмыками к Кубани. С его уходом осада была снята, и Краснощеков благополучно достиг Дагестана.

С прибытием Краснощекова принц выказал более военной решимости и приказал генералу Еропкину наказать дагестанцев за их возмущение. Еропкин двинулся прямо в Башлы, столицу, и 21 октября взял ее приступом. Потеря наша при этом была громадна – четыреста человек, но зато уничтожение аула, считавшегося в крае неприступным по своим укреплениям и местоположению, сразу восстановило авторитет русского оружия, и горы присмирели. Но так как ворота в Дагестан по-прежнему были открыты, то по следам пробившихся татар продолжали двигаться все новые и новые толпы под личным предводительством крымского хана. Со стороны принца не было даже попытки остановить эти вторжения. Зато чеченцы встретили хана в лесистом ущелье за Сунжей и нанесли ему такое поражение, что целый отряд крымских татар был буквально истреблен озлобленными горцами. В память этой победы чеченцы поставили в ущелье каменную башню, назвав ее Хан-Кале, то есть Ханская крепость, отчего и самое ущелье получило впоследствии свое известное всем название Ханкальское.

Таким образом, почти весь Дагестан был занят татарами. Императрица Анна Иоанновна, встревоженная этими известиями и не доверявшая больше военным способностям принца[14], приказала как можно скорее отправить в Дагестан, на смену ему, опять генерала Левашова. Но когда Левашов доехал сюда из своей тамбовской вотчины, ему не оставалось ничего более, как только удерживаться в занятых позициях и не допускать население до враждебных действий. Левашов и смотрел за этим, что называется, в оба. Попробовали было горцы зашевелиться на Самуре – Еропкин сжег четырнадцать деревень и подавил восстание в самом начале. Между тем все это время шли переговоры с персидским правительством о мире, и наконец 10 марта 1735 года объявлен был Генджинский трактат, по которому Россия возвратила Персии все города и земли, завоеванные у нее Петром Великим.