Спасенные - Джим Горант

Четыре небольших окошка пропускают внутрь немного естественного света, который, впрочем, забивает желтоватое искусственное освещение, отражающееся от светлых стен. Вентиляторы под потолком еле двигаются. Сводчатая алюминиевая крыша и голые стены отражают шум, который разносится по помещению, словно по пустой бочке.

Жужжание кондиционеров, охлаждающих помещение, становится слышным, лишь когда стихает собачий лай. Но он ни на минуту не стихает. Собаки лают не переставая с той самой минуты, когда они здесь оказались. Когда их вынимают из переносных клеток, они лают потому, что лишились маленькой безопасной территории. Когда их ведут в конуру, они лают оттого, что вновь оказались в плену. Они лают оттого, что вокруг суета. Они лают на полицейских, которые вносят и уносят клетки. Они лают потому, что голодны и испытывают жажду. Наевшись и напившись, они начинают лаять с удвоенной энергией.

Когда суета вокруг затихает, они лают на соседей, которые находятся в непривычной близи, однако по-прежнему недосягаемы. Они лают, когда за окном и в помещении темнеет. Они лают потому, что на цементном полу холодно, а спать на подстилках — металлических или пластиковых каркасах, покрытых материей, — они не умеют. Они лают, осознав, что выбора у них нет. Они лают и лают.

Ночью на какое-то время все успокаиваются, и наступает тишина, которую вскоре нарушает лай какого-нибудь пса, который, проснувшись, не может понять, где находится, куда делись знакомые запахи, луна и звезды над головой.

Утром, когда помещение наполняется светом, собаки вновь лают. Все вокруг странное и незнакомое. Они скребутся и смотрят сквозь решетку. Что же теперь будет? Кто к ним придет? Покормят ли их? Новизна и неопределенность нервирует их, и они лают.

Коричневая собака испытывает те же чувства и временами присоединяется к общему хору. Она нюхает твердый и холодный пол, который пахнет миллионом разных вещей — краской, мылом, людьми. Ей нужно справить нужду, но она не знает где. Она привыкла делать это на мягкой земле, найдя подходящее место и потом забросав следы землей.

На поляне, привязанная к автомобильной оси, она обычно выбирала для этой цели несколько мест. Как можно дальше от конуры. Здесь таких мест не было. Инстинкт, выработанный тысячелетиями и ставший второй натурой, не позволяет ей делать это там, где она ест и спит. Она мечется по клетке, принюхиваясь и высматривая выход. Она смотрит на окна, откуда падает свет, чувствует едва уловимые запахи улицы, идущие от вентиляторов, и тихо скулит. Она ждет. Она надеется, что ее выведут на улицу.

Многие собаки уже подняли лапы, чтобы пометить свое пространство, придать ему свой запах, заявить себя его хозяевами. Результат «вылился» в лужи на полу. И не только лужи, что вызвало новые приступы лая. Теперь они лают, оттого, что вынуждены ходить и сидеть среди собственных луж и куч.

Коричневая собака не может, больше терпеть. Отойдя в дальний угол, она облегчается. Затем она отходит в противоположный угол и, покрутившись, укладывается. Лай вокруг накрывает ее.

❖

С улицы доносится звук шагов по гравию. Коричневая собака вскакивает. Остальные собаки тоже. Они лают на звуки и лают на тишину. Слышен поворот ключа во входной двери. В коридоре раздаются шаги, но никто к ним не входит. Входные двери открываются и закрываются. Собаки лают и мечутся. Некоторые встают на задние лапы, опираясь передними о решетку.

Наконец дверь распахивается. В помещение входит человек, собаки лают, виляют хвостами, дрожат от нетерпения. Человек скрывается, но через секунду вновь появляется, таща за собой шланг. Он надевает на шланг насадку и начинает поливать помещение водой. Он идет по рядам и смывает то, что есть на полу в каждом отсеке, в дренажную канаву и дальше, на улицу. Некоторые собаки стараются укусить струю воды, другие прячутся, а есть и такие, которые явно не знают, как себя вести. Но каждая лает.

У них снова чистые клетки, но все в них мокрое. Пол мокрый, и подстилки тоже мокрые. Собаки стоят, стараясь не наступать в воду. Тем временем человек обходит клетки, наливает каждой собаке свежую воду и кладет в миску еду. Коричневая собака ест. Все собаки едят, и в течение нескольких минут в наступившей тишине слышно только их чавканье.

Когда они наедаются, человека уже нет и дверь опять закрыта. После еды собаки немного успокаиваются — ложатся или садятся в загонах. Некоторые мечутся. Хорошо, когда на шее нет тяжелой цепи, но нет ни птиц, ни бабочек, за которыми можно гоняться. Нет ни травки пожевать, ни камушков погрызть. Нет круга в пыли, по которому можно бесконечно бегать.

Коричневая собака, Сассекс 2602, сидит, а ее ухо торчит, словно вопросительный знак. Человек приходил и принес еды, но вернется ли он и когда? А что дальше? Эта комната станет их последним пристанищем? Ее обуревает страх и неуверенность, к которым присоединяется скука. Коричневая собака начинает лаять. Они все лают.

27 апреля 2007 года, в пятницу, спустя два дня после налета на Мунлайт-роуд, 1915, Майкл Вик присутствовал на официальном мероприятии, проводимом перед принятием игроков в НФЛ, которое должно состояться на следующий день. Он впервые появился на публике после того, как стала известна история с собаками, и от него потребовали объяснений.

— Я не бываю в этом доме, — заявил Вик, — в нем живут члены моей семьи и двоюродный брат. Они занимались не тем, чем надо. Почему отвечать за это должен я? Если меня там не было, откуда мне знать, что там происходило? Теперь я понял, что нужно пристальнее присматриваться к тем, о ком я забочусь. Когда заваривается каша, люди норовят сделать тебя крайним. Это послужит мне уроком.

Джим Кнорр не присутствовал на этом приеме. Он расследовал случаи петушиных боев в округе Пейдж, штат Вирджиния. Однако в тот же день он получил сообщение на свой телефон. Билл Бринкман написал: «Позвони мне. Это касается Вика».

В понедельник утром по телефону они договорились встретиться через неделю в доме у Бринкмана. Когда Кнорр приехал в округ Сарри, Бринкман повез его к дому Вика, рассказывая о прошедшем рейде и о том, что они тогда обнаружили. Затем друзья зашли в итальянский ресторанчик «У Анны» в Смитфилде, и Бринкман ввел Кнорра в курс дела.

В ходе обыска они обнаружили массу улик, однако не все было так просто. Во-первых, они нашли собак. Во-вторых, тренажеры, медикаменты и прочее. Были взяты пробы пятен на полу и стенах большого сарая, которые, вероятнее всего, представляли собой следы крови, однако Бринкман не знал, куда их можно отправить на экспертизу. Один из местных жителей, находящихся в тюрьме, сообщил им, что перед тем, как его арестовали, он устраивал и принимал участие в собачьих боях с питомником «Бэд-Ньюз» вместе с Виком. Нужно было обязательно с ним встретиться.

И, наконец, самым важным звеном был Брауни. Бринкман чувствовал, что старик рассказал им далеко не все, что знал, но он был твердым орешком. У Брауни не было постоянного места жительства, он кочевал по ночлежкам, друзьям и родственникам, перебиваясь случайными заработками в городе. То угрюмый и замкнутый, то, наоборот, излишне возбужденный, он цедил информацию по каплям, то утверждая, что ничего больше не знает, то разражаясь потоком слов.