Октавиан Август. Крестный отец Европы - Ричард Холланд

Во время службы в Галлии Цезарь всегда заботился о том, чтобы его представители поддерживали постоянные связи с его клиентами на Апеннинском полуострове, а среди клиентов были не только отдельные важные граждане, но и целые города. Еще Цезарь посылал в столицу сообщения, которые публично зачитывались вслух и сильно способствовали росту его популярности. Октавиан наверняка читал эти письма — как и прочие учащиеся, вероятно, под руководством наставников. В двенадцатилетнем возрасте он делал успехи и в чтении, и в риторике; именно ему поручили произнести на Форуме траурную речь на похоронах его бабки — сестры Юлия Цезаря. Это было первое выступление Октавиана перед многочисленной публикой, в столице, которую ему предстояло сделать своей. Подобные мероприятия обычно готовились очень тщательно, в них участвовали мимы — они надевали маски предков покойного, сделанные при жизни или же посмертно. Речь Октавиана до нас не дошла, но можно не сомневаться, что, помимо обычного восхваления семьи Юлии и ее царственных и божественных предков, Октавиан не преминул ярко расписать подвиги ее брата в Галлии и Британии.

Цезарь — он не смог прибыть в Рим на похороны — отнюдь не бездействовал. Чтобы укрепить преданность легионов, он удвоил им плату, послал богатые дары царям и другим влиятельным лицам по всей державе, начал грандиозное строительство в Риме и прочих городах Италии и таким образом обеспечил работой своих сторонников из числа свободных ремесленников. Он послал полководца Марка Антония добиваться должности трибуна; Антония избрали, и он работал в паре с Гаем Курионом, талантливым оратором, который стал противником Помпея; Антоний и Гай Курион вместе защищали интересы Цезаря, прибегая к дипломатии и пользуясь правом вето.

В конце концов Цезарь предложил противникам в сенате новые условия: он объявил, что готов сложить с себя полномочия, если Помпей тоже оставит командование войском. В декабре 50 года до нашей эры Курион передал это предложение сенату; за его принятие проголосовали триста семьдесят человек и только двадцать два — против. Такой результат продемонстрировал всеобщее стремление к мирному урегулированию и нежелание поддерживать упрямых оптиматов. Меньшинство — двадцать два человека — отказались принять вердикт сената. Законной силы это решение все равно не имело, потому что исполнительная власть оставалась у старших магистратов.

На следующий день после голосования двое сенаторов, неся символический меч и сопровождаемые толпой единомышленников, явились к Помпею. Гай Клавдий Марцелл (супруг Октавии) был консулом, чей срок уже истекал, a Jlyций Корнелий Лентул Крус — консулом-десигнатом, которому предстояло занять его место. У них не было полномочий от сената или народа. Марцелл вложил в руку Помпея меч и сказал ему, что долг его — защищать Италию от возможного вторжения. Великий полководец не устоял перед столь драматическим жестом. Стоило оптиматам предложить Помпею верховную власть, и он, по-видимому, тут же позабыл, как они обошлись с ним двенадцать лет назад. А Марцелл, протягивая Помпею меч, несомненно, помнил, как Цезарь собирался отобрать у него молодую жену Октавию и отдать Помпею.

Ближайшее окружение Катона полагало, что Цезарь, столкнувшись с непреодолимой силой, отступит. Он был тогда в Равенне, зимовал в лагере с одним легионом, а восемь остались по другую сторону Альп. Находившийся невдалеке от Рима с двумя легионами Помпей, у которого были огромные резервные силы в Испании и Сирии, похвалялся — стоит, мол, ему лишь топнуть ногой в любом месте Италии, и тут же появится и пешее, и конное войско. Цицерон, однако, знал, что самым крайним оптиматам недостает общественной поддержки даже в Риме, не говоря уже о провинциях, откуда набирались солдаты. 17 декабря он писал своему другу Аттику: «Я не нашел ни одного человека, который предпочел бы сражаться вместо того, чтобы уступить требованиям Цезаря».

Цезарь сделал еще одну попытку договориться. Он согласился отдать две из трех своих провинций, а затем и все, кроме одного, легионы, если ему позволят сохранить полномочия проконсула до следующих выборов. Помпей колебался, склоняясь уже к согласию, но Катон посоветовал ему не поддаваться на уловки Цезаря. И шанс был упущен. Не такой человек был Цезарь, чтобы стоять на месте и ждать, пока к нему подойдут его галльские легионы. Он решил рискнуть и немедля выступить против Помпея, победить за счет внезапности и скорости, вопреки всему. В нескольких милях от Аримина (современный Римини) Цезарь с пятью тысячами пехотинцев и тремя сотнями всадников пересек реку Рубикон, отмечавшую границу его провинции, и быстро направился на юг. Ведь Цезарь может покорить мир и с горсткой солдат!

Центральная Италия пребывала в страхе. Перепуганное население лежащих на пути Цезаря городов устремилось в отдаленные деревни, дороги заполнились беженцами. Цезарь послал вперед гонцов — сообщить людям, что опасность не грозит ни им, ни их жилищам. Весть о том, что мятежные солдаты ведут себя хорошо, распространилась быстро. Сплошь и рядом города открывали им ворота, и их гарнизоны присоединялись к Цезарю. Даже Корфиний, заполненный солдатами Помпея, сдался без сражения.

Командир гарнизона Агенобарб, зять Катона, с помощью разных происков ранее пытался заполучить власть над Галлией. Милосердие, проявленное к нему Цезарем, изменило всеобщее мнение в пользу последнего. Паника улеглась, и люди вернулись по домам.

В Корфинии Цезарь узнал новость, которая повергла его в изумление. Помпей решил не отстаивать Италию, а отправиться в Македонию — вместе со всем войском и большинством сенаторов. Намерения его, как выяснилось, заключались в том, чтобы на востоке собрать легионы и вернуться в Рим во главе огромной непобедимой армии. Но план этот представлял лишь часть замысла, включавшего еще и одновременное прибытие из Испании легионов Помпея. Как долгосрочный план он был неплох — пусть не для растерянных оптиматов, так для Помпея, которого они назначили главнокомандующим. Заменить его в тот момент другим полководцем означало бы преподнести победу Цезарю на блюдечке. Им оставалось только стиснуть зубы и следовать за своим предводителем — туда, куда ему заблагорассудилось отправиться, — бросив семьи и дома на милость покорителя Галлии.

Не дав ни единого сражения, Цезарь стал властителем Италии; однако он бы недолго им оставался, если бы не продолжал очень быстро продвигаться на юг. Цезарь вошел в Рим, созвал сенат и вскрыл государственную сокровищницу, которую Помпей по непонятной причине оставил в целости. На важнейшем заседании сената, состоявшемся 1 апреля, присутствовал, несомненно, и Филипп — ведь Цезарю требовалось собрать как можно больше сенаторов, чтобы придать своим действиям хотя бы видимость законности. И что могло быть лучше для его политического престижа, чем появиться перед народом в окружении семьи, в частности маленького Октавиана? Был ли среди членов семьи муж Октавии Марцелл, нам не известно. Он находился в Риме или его окрестностях, отказавшись последовать с оптиматами за границу. Помпей и его полководцы пренебрежительно относились к человеку, который первым поднял меч на Цезаря, а затем оставил его другим. Сам Цезарь явно простил Марцелла, но в глазах римлян бесчестье загладить нельзя.

В следующем году Цезарь выстроил флот, принял командование над испанскими легионами и, переправившись с частью войска через Адриатическое море, разбил на равнине у Фарсала соединенные части Помпея, вдвое превышающие его собственные. Глядя на груды тел, он с горечью произнес: «Они сами виноваты. Они бы осудили меня на смерть. Меня, Гая Цезаря!» В особенности полководец сокрушался о том, что не знает, жив ли Марк Брут, сын его бывшей возлюбленной Сервилии (сестры Катона), сражавшийся на стороне Помпея. Цезарь послал на его поиски отряд, который и нашел молодого человека живым. Обнимая его, Цезарь и помыслить не мог, что смотрит в глаза своего будущего убийцы.