Та еще семейка - Алексей Макеев

— Так вот, «короче», как принято выражаться в среде современной продвинутой молодежи. Я бросил жену, бросил институт, математику и нырнул в пузырящийся и клокочущий, как таган с супом, бандитско-коммерческий мир. Чтобы найти себе достойное, а главное, хлебное место. Но не тут-то было. Кругом все схвачено, растаскано, поделено, и продолжается дележ до сего дня. Буря в недрах делового народа. Временами мордобой, провокации, наезды. Постреливают. Потом, кому не повезло, великосветские похороны, горы цветов, плачущая молодая красавица-жена, опирающаяся на руку скорбного друга, симфонический оркестр, отпевание, сладкий церковный хор в престижном храме и мраморное надгробие (чуть поменьше Мавзолея Владимира Ильича) с выбитой золотом надписью «Семен Егоров» или «Гиви Садулия»… Без перечисления титулов, воинских званий и научных степеней. Ну нет, думаю, это не по мне. Чувствую, в бизнесмены я не попадаю. И в какие-нибудь советники тоже. Знаешь, как в «Свадьбе Фигаро» Бомарше говорится про карьеру военных? «Чести много, а денег мало!» А мне наоборот, я не гордый. Тогда поразнюхал и вижу: осталось риелторство — и долго еще будет хорошей дойной коровой. Я туда, в качестве младшего делового партнера.

— Это когда спаивают одинокого пенсионера, занимающего однокомнатную хибарку, он подписывает дарственную…

— Как тебе не стыдно, Сева, за кого ты меня принимаешь! Хотя в самом начале такие варианты предлагались.

— Ну да, пенсионера потом находят либо в канализационном люке, либо — лучший случай — на краю безлюдной деревеньки в Тверской или Ярославской области… В бревенчатой развалюхе… А московская квартирка реализуется.

— Сева, умница, ты в курсе. Всем сердцем и острым нюхом почуял я восторг невероятных возможностей, вплоть до самых преступных сюжетов. Но я подобных мерзостей избежал. Как-никак доктор наук, профессор, свободное владение английским и немецким.

Пиршество за столиком на двоих было в разгаре. Закуски, частично приконченные Антоном Германовичем и попробованные Слепаковым, уже заменялись мясным роскошеством: сочащимися стейками, бараниной, жаренной на решетке, дивными экзотическими приправами. Водку Квитницкий разрешил заменить сухим французским вином. Причем Антон Германович долго читал карточку красных вин, фыркал и пререкался с прилизанным официантом.

— Ну, друг мой, — вполпьяна вопросил объевшийся Квитницкий, когда время приблизилось к одиннадцати, — кофе, ликер и к девочкам?

— Спасибо, Тоша, за прекрасное угощение, за то, что не забыл обшарпанного приятеля. Я думал, такое в нашем свинарнике уже невозможно. Крайне душевно тебе благодарен. Но у меня очень серьезное и срочное дело. Около двенадцати надо мне обязательно быть поближе к дому.

— Вот еще, Севка, брось! Давай оттянемся по полной программе. Какие у тебя дела? С бабой разборка? Та пусть орет себе, як скаженна!

— Нет, ничего не выйдет, Антон. Если хочешь мне помочь, подвези меня к дому. Объясню все потом, сейчас нет времени.

— Что ж, понимаю, сам деловой и обязательный. Ладно, закругляюсь. Бой, получи с нас положенное. Это тебе на сэндвичи с пивом… ха-ха-ха!

— Благодарю вас, господин Квитницкий. Беру на себя смелость спросить: могли бы вы уделить мне четверть часа для беседы? Для меня это весьма важно.

— Завтра я буду здесь ужинать. Сева, пошли, раз ты настаиваешь. Где моя куртешка? Едем в Строгино, бис бы его драл.

Квитницкий оглядел не очень твердым взглядом ряды блестящих цветных лимузинов.

— Сева, где тут мое чудовище, мой танк? — фыркнул Квитницкий.

Они сели в джип и покатили через мигающую бриллиантовыми, золотыми, фиолетовыми, кровавыми электрическими панно ночную Москву.

— Я тебя не брошу в канаве, подсунутой тебе жизнью. Я тебя вытащу на свет Божий. Завтра, к одиннадцати утра я подъезжаю к твоему дому, забираю тебя. И ты начинаешь новую жизнь, — говорил уверенно Антон Германович Квитницкий, яростно крутя руль на поворотах и не сбавляя скорости. — Так, сэр, ваш расфуфыренный мост, «Северная Европа»… Дальше направо? К вашим услугам, сэр, приехали.

Искренне растроганный, Слепаков обнял необъятное пузо старого друга. Вылез неловко, даже кепку снял и помахал на прощание. «До завтра», — и гигант «Мицубиси», развернувшись, пересекая трамвайные пути, плюя на встречные лимузины и красный глаз светофора, умчался.

Стало тихо, темновато и страшно около дома, где Всеволод Васильевич десять лет прожил со своей добропорядочной женой Зинаидой Гавриловной. Теперь все должно рухнуть, рассыпаться, распылиться под давлением этой непонятно гримасничающей жизни. Он будет мстить, другого выхода он не видел.

Слепаков вошел в подъезд. Кабинка дежурной закрыта, окошко задернуто серой шторкой. «Телевизор даже не смотрит, чертов мигрант. Дрыхнет благополучно, тунеядец. Ну, и тем лучше», — подумал наш трагический герой. Поднялся в лифте на свой этаж, вышел. На лестничной площадке устойчиво простиралась тьма. Неоновая трубка на потолке, видимо, перегорела. Достав ключ, Слепаков стал на ощупь тыкать его бороздкой в замочную прорезь, но никак не мог попасть. За спиной мягко щелкнула и приотворилась соседняя.

Профессорша Званцова шепотком сладко спросила:

— Это ты, Мамедик?

«Развратная тварь, с жиру бесится…» — подумал Слепаков, продолжая молча ощупывать свою дверь. Профессорша ойкнула и закрылась. «Что же, сексуальные услуги прямо на дому — и у жены Званцова, и у моей тоже», — злобствовал он, оскорбленный теперь за соседа, ученого с международным именем.

Наконец Всеволод Васильевич, изловчившись, проник в свою квартиру. Он сосредоточился и начал действовать. Сначала включил маленький красно-оранжевый ночник, антикварную вещицу: бронзовая подставочка с основанием из бледного с серыми прожилками полированного оникса и абажур из китайского шелка с бахромой.

Посмотрев на эту старинную поделку (досталась Зинаиде Гавриловне от мамы), Всеволод Васильевич вздохнул. Ночник словно напоминал ту теплую и спокойную атмосферу в доме, которую умела создавать жена. Почему-то чуть не подумал «покойная»… Что с ним? Почему «покойная»? Кто собирается лишить жизни Зинаиду Гавриловну? Уж не он ли сам из банальной ревности? Ведь он, безупречный служака Всеволод Слепаков, уже стал, пусть невольным, виновником одной смерти. И сейчас собирается стать причиной убийства, преднамеренного и подготовленного.

Из дальнего черного угла, из-под платяного шкафа вытащил коробку, которую получил у седоусого специалиста, самодеятельного талантливого изобретателя, на рынке у Киевского вокзала. Раскрыл коробку, достал странный ящик с какими-то кривыми проводками, оголенными на концах и уходящими внутрь, ручкой, похожей на включение приемника. Там внутри еще что-то поблескивало. Разглядывая и ощупывая этот небольшой агрегат, Слепаков бормотал:

— Усатый сказал вот так… Ну и… тогда… Автоматическое переключение. Иначе… иначе вся сила тока уйдет вниз по прямой, куда-то в подвал. А если… Усатый придумал это и… Только при правильном настрое ток накапливается, переводится от прямого удара — в сторону…