Тайна древнего замка - Эрик Вальц

— Нам нужно действовать, — заявила Элисия. — Это самовольное назначение нужно отменить. Ты командир стражи, Бальдур, ты можешь это сделать.

— Аббат повенчал их и благословил.

— Потому что ты это допустил.

— Да-да, ты мне уже сотню раз это сказала. Я должен был сделать то, я должен был сделать это. Должен был. Но не сделал. Все произошло так быстро. И кроме того, еще не было принято решение о том, что я стану графом. Да, Агапет хотел сделать меня своим наследником, но не все формальности были улажены.

— О чем ты говоришь?

— Во время похода твой отец сказал мне, что хочет признать меня своим официальным наследником, чтобы уладить вопрос о том, кто станет следующим графом.

— Отец хотел… Но это же…

— Что? Невероятно?

— Удивительно.

— Почему? Я был его самым верным спутником. Я сражался с ним плечом к плечу.

— Это все хорошо. Просто… Ты ничего не говорил мне об этом.

— Времени не было. Мы вернулись из похода, переоделись, сели пировать. Я собирался тебе сказать, но теперь что уж об этом говорить? Агапет не признал меня своим наследником, значит, я просто его зять, а зятья — не сыновья.

— Но это зятья. Если отец хотел признать тебя наследником, он хотел сделать тебя новым графом. И мы, черт побери, выполним его волю.

— Наш разговор идет по кругу. Отец настоятель уже заключил этот брак и благословил его, нам с этим ничего не поделать. Эстульф — муж твоей матери. А она — графиня.

— Но это не делает Эстульфа графом.

— Я не могу приказать моим солдатам напасть на него, Элисия. Все видели эту свадьбу, видели, что этот союз благословлен церковью. И никто не возражал против того, чтобы Эстульф стал графом.

— И все-таки это несправедливо. Мы обратимся к королю.

— Твой отец был графом, а не пфальцграфом[2], Элисия, а значит, мы подчиняемся герцогу Швабии.

— А если мы пожалуемся на совершенное преступление? Такие вопросы должен решать суд. В какой суд мы должны были бы обратиться по закону?

— В наш, конечно. Агапет как граф был верховным судьей в здешних краях, теперь же Эстульф стал его преемником.

— Но Эстульф не может на суде определить собственную вину.

— В этом ты права. Самый влиятельный суд в герцогстве — в Констанце.

Она сразу же написала письмо, я даже помогла ей с формулировками, хотя мне и не нравится то, что девчонка не верит в вину этой венгерской твари. Представитель суда, только этого мне тут не хватало. Но если уж Элисия себе что-то вбила в голову, то так тому и быть. А она любит забивать себе голову всякой чепухой. «Мой папа хотел, мой папа сказал бы, мой папа сделал бы…»

Отправив гонца с письмом в Констанц, Элисия с Бальдуром начали опрашивать стражу и слуг. Посмотрим, что из этого получится. Адаму и Еве яблочко с Древа Познания не пошло впрок, вряд ли оно придется по вкусу Элисии с Бальдуром. Они еще пожалеют, что заварили всю эту кашу. Нужно казнить эту венгерскую шлюху, и делу конец. По-моему, графиня хочет того же, но она еще не решается вынести такой приговор, ибо очень уж он похож не на правосудие, а на месть приревновавшей супружницы. Но если уж она решится казнить эту сволочь, то, пожалуй, впервые в жизни удостоится моего одобрения.

Венгры убили моих сыновей. Я не прощу им этого. Один за другим дети мои выходили против этих дикарей, которые грабили и жгли деревни, все глубже проникая на наши земли. Мои сыновья уходили на войну. И погибали. Старший сын погиб на поле боя в честном сражении, среднего подло застрелили из засады, а на третьего напали и зарубили мечом. Я даже не получила их тела. Мои слезы проливались на землю, но не на этой земле пали мои сыночки. Где их могилы? Какие слова последними сорвались с их губ? Они уходили на войну юношами, а вернулись призраками, как и многие, многие другие. От них остались только имена — Геральд, Герберт, Гарет, три вздоха, три имени, вот и все. И да, от них остались три невесты, три девушки, обещанные им в жены. Теперь этим девчушкам уготована судьба старых дев, и им остаются только слезы. Это странные рыжеволосые создания, которые живут тут же, в замке, и не девицы, и не вдовы. Фрида, Франка и Фернгильда. Они служанки графини и Элисии, и я присматриваю за ними, хотя они крепостные, как и я. Эта троица всегда выглядит так, словно знает заранее, что случится что-то ужасное, но когда что-то плохое действительно случается, они принимаются рыдать. И что мои сыновья нашли в этих плаксах… Ах, да какая уж теперь разница!

Надо найти в себе мужество и умереть наконец. Надо. Но последняя смертельная игра только начинается. И начинаются мои записи. Я пишу угольным карандашом на бумаге, чтобы когда-нибудь кто-то узнал, какие раны мне нанесли, какую боль причинили, сколько горя принесли.

Клэр

Для кого ты пишешь, Клэр? Для Господа? Он и так все знает. Ради себя самой? И на что ты надеешься? Ни на что. Счастье — вот мои чернила. Я пишу, чтобы поделиться своим счастьем, чтобы излить его на пергамент, а потом, улыбаясь, смотреть на свое отражение в веренице букв. Жизнь заиграла новыми красками, она стала удивительным местом, полным чудес и тайн, которые мне еще предстоит узнать. Я проникаю в новую, чужую страну, имя которой — любовь. Я не знаю, что ждет меня, какие приключения мне предстоят.

Но разве может это быть плохая страна, если в ней счастье прорывается изнутри наружу и вдруг проявляется в качании ветки, в пролетающем облачке, во вздохе, в шелесте листвы под ногами на лесной тропинке, во вкусе виноградины, в тунике, сшитой мною для нового супруга, — любовь всему придает особое значение, а счастье дарит всему новую глубину.

Может, я пишу глупости. Это станет ясно лишь в будущем, ибо лишь по прошествии времени можем мы определить, были ли мудрыми или глупыми чьи-то слова. Подумай об этом, Клэр, когда настанет день, в который ты будешь читать эти строки вновь.

***

Днем я радуюсь предстоящей ночи, а утром — наступлению дня, и так уже целую неделю, со времени свадьбы. Я и раньше знала, теперь же убедилась в том, что Эстульф не только отличается от Агапета как человек, он и как граф станет вести дела совсем по-другому. В нашу брачную ночь, которая стала для нас очередной ночью, полной любви и ласк, и первой ночью, когда тень Агапета не стояла за нашими плечами, Эстульф шепнул мне:

— Ты должна сказать мне, Клэр, если я как граф приму глупое решение, зайду слишком далеко, потребую невозможного, если я…

— Невозможно лишь то, что мы не можем помыслить, любимый. Когда ты думаешь о чем-то, ты уже совершаешь первый шаг на пути к достижению цели, и невозможное становится возможным. Ты не допустишь ошибки.

Он притянул меня к себе, и я коснулась губами его выбритого подбородка, впилась поцелуем в его уста. Его черные глаза блестели в темноте.