Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Ричард Фаринья

— ММММММММММММММММММММММММ.

Уже лучше, по столу побежало беспокойное бормотание, головы повернулись посмотреть, кто.

— Сиамские близнецы? Правда?

— Соединенные левыми ляжками. Все трахают всех. Все воткнуты, собраны вместе, Идеальная Машина, сечешь? Близнецы как-то выкручиваются, чтобы машина все время работала.

Капелька слюны в углу рта у Эгню.

— Как это у них получается?

— Вытаскивают и втыкают в следующую. Едва появляются вакансии. На секунду пауза, но машина работает.

— Мммм, — проговорил Эгню. Все уставились на них, короткое совещание братьев из высшего класса, и как раз в этот момент вносят отбивные. Грибная подливка, жареный лук, печеная картошка со сметаной и зубчиками чеснока, стручковая фасоль и белый соус, салат из листьев эндивия, бутылки с кетчупом.

— Омммммммммммммм. — Карлик-китаец все еще здесь, я не спятил. — Фицгор, прости на минутку, кто этот чертов карлик-китаец?

— Шшшш! Ради Христа, Папс, это Гарольд Вонг.

— Сынок номер один?

— У него наглости на всю олимпийскую сборную.

— О, роскошь, роскошь.

Эгню с видом заговорщика наклонился поближе.

— История не слишком длинная?

— Ты педераст?

— Что?

— Я просто хотел уточнить. Есть ли у тебя гомосексуальные наклонности?

— У меня? — Рука у сердца.

— Он пьян, — объяснил Фицгор отчаянным шепотом, наклонившись и стараясь, чтобы никто не услышал. — Ты же, кажется, хотел есть, ради бога.

Паппадопулис берет отбивную в руки и резцами отгрызает от нее огромный шмат.

— Ммчхнмм. — Внимание всей комнаты сосредоточилось на главном блюде. Может статься, меня изувечат еще до того, как принесут кофе. Сначала наесться.

Он подмел все, что лежало на тарелке, набрал еще, съел, опять набрал и съел. Долгая тишина и лязг посуды. Он смочил кончик указательного пальца и плавно провел им по ободу полупустого стакана, издавая при этом едва различимый ноющий звук; затем отпил немного воды и повторил движение — звук на этот раз получился чуть другого тона.

— Что это за скрип? — спросил сидевший во главе стола Пил. Гноссос отпил еще на дюйм, погрузил палец в воду и повторил трюк.

— Ми-диез и верхнее до. — Побелевший Фицгор есть уже не может.

Пломбир с помадкой на десерт — лишь бы произвести впечатление на кандидатов; Гноссос съедает две порции, оставляя помадку на потом. Вдруг придется всю ночь сидеть в тюрьме, хлеб и вода, по пути домой можно попасть под грузовик. Всегда хорошо есть. Калории корчатся в самой сердцевине англо-саксонской жратвы. Вокруг меня роботы. Осторожнее. Мы — то, что мы едим.

Он залез в карман пиджака, достал вторую из высушенных на лампе сигарет, подкурил незаметно от Фицгора, одной вдохновенной затяжкой высосал почти до половины, и задержал дым, разбавив его сдавленными глотками воздуха. Плечи согнулись, глаза выкатились, распорядители о чем-то беспокойно зашептались, кто-то идет к Фицгору, докладывай. Выдох. Прекрасно, никакого дыма. Еще одна затяжка, почти все, пфууу. Фицгор принюхивается.

— Что это ты куришь, Папс?

Не время разговаривать, работают легкие. Пропитать все волокна этой губки. Слышишь, как гудят нервы? Да.

О, да.

Фицгор говорит им по секрету, что выведет меня на улицу. Не совсем так, детки. Пятьдесят на одного, но они не знают, что такое Тень. Исчезаем.

— Вууууууууууууууууууууууу…

Фицгор подскакивает.

— Хватит, Папс, пошли, довольно.

— Вуууууууууу-ХУУУУУУУУУУУУ!

— ПАПС!

— СГАЗАМ-М! — И вот он на столе, грохочет громом, скачок в центр столовой, палец тычет в Гарольда Вонга. — Берегись мартышки-демона, Вонг.

— И всем изумленным рожам, застывшим гримасам, прерванным разговорам. — Запирайте двери, братва. Забивайте окна в спальнях. Он может и талисман вашего дома — сейчас, но пройдет десять лет — фью — вернется в Пекин, уже комиссаром. Ш-шух… — Гноссос уже за дверью, хлопает крыльями, словно птица на взлете. За спиной шаги.

Бежать. Куда? «Катти-Сарк». По лестнице со свистом, через три ступеньки. Голоса следом. Какая комната? Сюда. В шкаф, хо-хо.

Он нашел под стопкой рубашек бутылку, вылил треть содержимого в рот и сунул бутылку за ремень горлом вниз, забыв воткнуть пробку, так что остатки холодного виски полились по ноге в носок и ботинок. Перевод добра. Изверг. Должно быть еще. Под рубашками? Нет. Жлобская харя. Заберем тогда шмотки, коробку с запонками. Туалетная вода «Старая Пряность», собьет запах виски. Это что? Святый Боже, клизма! Берем, мало ли что. Голоса ближе, меня ищут. Шаги в соседней комнате. Жди, пока не увидишь белки их глаз. Уже у шкафа.

Бах! Дверь нараспашку, три незнакомых лица и Пил. Напугать.

— ХАААААА!

Они в шоке отпрянули, стукнувшись друг о друга. Гноссос проскочил мимо, точно лассо, размахивая над головой клизмой. Опять по лестнице, через тюдоровскую гостиную, мимо группок, что собрались у серебряного самовара и лопочут сейчас высоким контральто, как кастрированные бурундуки.

— Пааааберегись, стерильцы! — На улицу через парадную дверь. Хо-хо. Куда? Убежище. Портативное чрево. Отличный обзор. Вверх, вверх и прооооочь.

Супермен летит над Метрополисом, плащ вьется на вольном ветру. Пока никто не достал из свинцовой коробки криптонит — в безопасности. Уиииии, по гаревой дорожке за юрфаком, народ отпрыгивает в стороны, уступая дорогу. И правильно. Стальной Человек непобедим, рентгеновский взгляд видит каждое ваше движение. Теперь на Авеню Академа, мигающие огни, неоновый газ в ломких трубках вычерчивает наши кишки тончайшими ионовыми цепочками. В левом ботинке хлюпает пойло. Ебаный бог, полиция. В подъезд.

Он прятался в фотоателье, за дверью черного хода, пока красная мигалка благополучно не исчезла. На улицах народу не так уж много. Из-за поворота с Дриад-роуд показалась полузнакомая фигура и медленно прошла мимо, заглядывая в витрины закрытых магазинов. Волосы собраны медной заколкой, зеленые гольфы, мокасины, что-то мурлычет еле слышно, вся в себе. Ушла к кампусу, руки сложены на груди. Кто?

Но берегись мартышки-демона, когда ищешь перемен.

Повернув голову, он бросил резкий взгляд за плечо, собираясь застать врасплох притаившегося в темноте наемного убийцу, но вместо этого обнаружил фотографию Хеффалампа — тот подмигивал ему в отраженном красном свете Студенческой Прачечной: поза Хамфри Богарта, к губе прилипла сигарета, один глаз полузакрыт от дыма, в яркой вспышке умного фотографа играет марево. Бобровьи зубы. Мырг, мырг, мырг.

Теперь по улице, вниз с холма, легавых уже нет, бегом от любых преследователей, посмотри налево-направо, где же он, черт побери? Вот, белые швейцарские наличники, 109. Вверх по ступенькам к двери. Поправить галстук. Звонок. Шаги.