Смятение чувств - Мэри Бэлоу

Она была почти невидима. Одета в черное.

«О Господи, – подумал Дэвид, – она все еще носит траур…»

Внутри у него что-то перевернулось. Он забыл, что она выше среднего роста. Он забыл, что у нее такая царственная осанка. Но он отчетливо помнил, что у нее изумительные золотистые волосы. На лестнице было довольно темно, однако даже в полутьме Дэвид сумел разглядеть, что их цвет совсем не потускнел. Волосы были разделены пробором в центре и гладко ниспадали на уши. Ее лицо казалось изваянным из алебастра. Неужели она всегда была такой бледной?

– Ребекка?

Он не узнал своего голоса. Дэвиду почудилось, что в комнате сейчас нет никого, кроме них двоих. Он сделал несколько шагов в ее сторону.

– Дэвид. – Она произнесла его имя, хотя он скорее догадался по движению ее губ, нежели услышал его.

Дэвида захлестнула боль. Он понял, что столько времени обманывал себя. Все продолжается. Он ничего не забыл. И не мог забыть. Он не сможет излечиться… Никогда…

Ведь именно он одел ее в траур и выбелил ее лицо в цвет алебастра. Это из-за него она стоит сейчас, такая одинокая, в полумраке – и это так символично – вместо того, чтобы гулять под ярким солнцем под руку с жизнерадостным Джулианом…

Он убил ее мужа. Он прострелил сердце Джулиану.

– Ребекка, – произнес Дэвид, машинально протягивая к ней руки, – мне очень жаль…

Она никогда не узнает, до какой степени он сожалеет о случившемся…

Он пожал ее изящные ладони – холодные, словно льдинки, и ощутил ее обручальное кольцо.

– Я рада, что вы невредимы, – сказала она. – Я рада, Дэвид, что вы вернулись домой.

Он стоял, глядя на нее широко открытыми глазами, сгорая от желания крепко обнять ее, как это было в Саутгемптоне при прощании. Но теперь он раздумывал, нужны ли ей в данный момент его объятия.

Объятия убийцы ее мужа.

Отец сжал плечо Дэвида.

– Пойдемте все наверх, попьем чаю, – предложил он. – Поговорить мы сможем и там.

Ребекка взяла Дэвида под руку, и они пошли вверх по лестнице вслед за отцом и его женой; все при этом неловко молчали.

За чаем, а потом и за обедом трое из них непрерывно говорили. Казалось, не было конца вопросам, которые отец и Луиза хотели задать Дэвиду, а тот отнюдь не пытался уклониться от ответов на них. Нервозность Луизы, похоже, полностью испарилась. К тому времени, когда все они перешли в гостиную, нынешняя хозяйка Крейборна выглядела совсем счастливой, и граф, как он это часто делал, попросил ее поиграть на фортепьяно и спеть. У Луизы был нежный голосок.

Она играла и пела. Граф стоял позади и чуть сбоку от нее, легко положив руку ей на плечо. Дэвид стоял с другой стороны.

Ребекка сидела в кресле, стоявшем в нише окна. Это было ее обычное место по вечерам, хотя и граф, и Луиза часто уговаривали ее присоединиться к ним у фортепьяно или, когда бывало прохладно, у камина.

Ребекка смотрела на графа и Дэвида. Отец изменился. Он постарел. Выглядел похудевшим – по крайней мере черты его лица стали более резкими. Под его темным вечерним костюмом все еще чувствовалось сильное тело. Дэвид сейчас больше чем когда-либо, походил на отца. Такой же высокий, темный, суровый. Правда, во взгляде графа теперь появилась какая-то мягкость – несомненно, он был доволен своим новым браком и радовался благополучному возвращению сына с войны.

Глаза же Дэвида были жесткими и мрачными. Глаза, которые повидали и страдания, и ужас, и смерть и не в состоянии это забыть. Во всяком случае, так показалось Ребекке.

Он прошел через ад и остался жив. А Джулиана больше нет на свете. Тяжкие испытания оставили на Дэвиде мало физических следов. За исключением ужасного лилово-синего шрама, выглядывавшего из-под воротника его рубашки, – шрама, который, как сказал графу Дэвид, опускается вниз по шее и тянется вдоль плеча.

– Знак любезности русского царя, – с легкой улыбкой заметил Дэвид.

Ребекку передернуло. Джулиана русский царь удостоил особым знаком своей любезности. Посмертным. В ней боролись два чувства: всевозрастающая злость на Дэвида и раскаяние. Дэвид жив, почти полностью поправился. Его любят, о нем заботятся. И отец, и Луиза, похоже, готовы его на руках носить. Все ужасы позади. Ему теперь можно с уверенностью смотреть в будущее. А Джулиан остался в Крыму, в братской могиле.

Это несправедливо. Ребекка понимала, что ее горечь тоже несправедлива. Ведь таковы реальности войны. Ребекка не единственная вдова – жертва этой войны. По крайней мере у нее на руках не осталось детей-сирот. Хотя, сложись обстоятельства по-другому, у нее могло бы быть два ребенка. Так много вдов военных осталось с детьми на руках…

– Ребекка…

Она была так поглощена своими мыслями, что не заметила, как Дэвид пересек гостиную, направляясь к ней. Сейчас он стоял напротив нее, такой элегантный. Ребекка смутилась, ощутив на себе пристальный жесткий взгляд его синих глаз.

– Ты больше не поешь?

В детстве она обычно пела и у себя дома, и во время частых визитов в Крейборн вместе со своими родителями – граф и ее отец были близкими друзьями. Когда она повзрослела, то любила петь в Крейборне, так как обоим мальчикам нравилось наблюдать за ней и слушать ее. Дэвид обычно (пока его не сменил в этой роли Джулиан) переворачивал страницы ее нот. Впоследствии Дэвид усаживался на расстоянии, смотрел на Ребекку, а Джулиан сидел рядом с девушкой, улыбался в знак одобрения и любезничал с ней, насколько это позволяли рамки ее строгого воспитания.

– Твой отец хочет послушать Луизу, – ответила она. – Он относится к ней так трепетно, Дэвид.

– Да. Я это заметил. Не присоединишься ли ты к нам у фортепьяно?

Она быстро покачала головой. В разговорах за чаем и за обеденным столом семья обсудила, похоже, все вопросы, имевшие хоть какое-то отношение к двум минувшим годам. За исключением одного-единственного, терзающего Ребекку вопроса.

– Ты был там в тот момент? – прошептала она. – Ты видел, как это произошло?

Дэвид долго молчал, но Ребекка поняла по его глазам, что ему ясно, о чем она спрашивает.

– Да, – также шепотом наконец ответил он.

– Они сказали, что он вел себя как герой, – промолвила она, наклонилась вперед и настойчиво посмотрела на Дэвида. – И все. Они, по-видимому, больше ничего не знали. Думаю, что всех, кто погиб в бою, называют героями. По крайней мере рассказывая о них любимым. На каждую битву приходятся тысячи героев.

Дэвид почувствовал комок в горле.

– Расскажи мне, что произошло, – попросила она. – Расскажи мне, как он умер.

Он покачал головой:

– Лучше об этом не говорить, Ребекка.

– Почему? – Она схватилась за подлокотники кресла – так сильно, что побелели пальцы. – Потому что он не умер смертью героя? Потому что это слишком страшно описывать? Потому что это меня расстроит? Дэвид, он был моим мужем. Он был моей любовью. Тебе это известно лучше, чем кому-либо другому. Я должна знать. Прошу тебя, я должна знать. Может быть, именно потому, что я не знаю всей правды, я не могу позволить ему уйти. Я не могу поверить, что он мертв, что я больше никогда не увижу его. Я все еще не могу в это поверить, хотя прошло уже почти два года.