Неудача в наследство - Светлана Романюк

— Да кто ж тебе наговорил такого? Глупенькая! — всплеснула руками Анна. Ей стало совестно. Взрослые, уйдя с головой в проблемы и их решение, даже не посчитали нужным объяснить всё младшим членам семьи, а те, не будучи глухими и слепыми, на основании услышанных обрывков разговоров сделали вполне определённые выводы.

— Любка с Марфой говорили, а я услышала, — потупив взор, призналась сестра.

— А нечего глупости всякие слушать, а потом ещё и повторять! — притворно нахмурилась Анна. Она пересела на кровать поближе к младшей сестрёнке, обняла и крепко, как в детстве, прижала к себе.

Маленькая Ольга страшно боялась грозы и, если таковая приключалась в ночное время, всегда прибегала в поиске защиты к сестре. Та никогда не подводила и зачастую они половину ночи сидели вот так — обнявшись. Анна гладила сестру по голове, нашёптывала какие-то утешительные глупости, а когда та немного успокаивалась, рассказывала захватывающие, иногда грустные, иногда весёлые истории. Татьяна Михайловна нежно любила своих детей, но если случались в их жизни какие-то беды и страхи, то младшие предпочитали обращаться за поддержкой к Аннушке, а сама она могла в этом отношении положиться только на бабушку.

— Дурочка! — шепнула Анна в мягкие шелковистые волосы сестры. — Разве можно саму себя так пугать. Никто нас на улицу выкидывать не собирается. И приданое у тебя будет, и немалое. Да ты на себя в зеркало погляди, глупенькая. Андрей Дмитриевич, а и не только он, буде такая необходимость, и в рубище тебя бы к алтарю повёл.

Ольга издала носом звук, весьма далёкий от утончённости. Анна хихикнула. Ольга поддержала. Напряжение дня вырвалось в безудержный хохот. Отсмеявшись, девушки устроились поудобнее и продолжили прерванную беседу, но уже без смеха и слёз. Ольга ахала и охала, в положенных местах прикрывала рот ладонью, закатывала глаза. Когда рассказ дошёл до заключения пари, она схватила руку сестры и стала её крутить, пытаясь найти отличия в Знаках, украшающих ладонь и тыльную сторону кисти.

— Оторвёшь, — поморщилась Анна и мягко отстранилась от цепких пальчиков.

— Прости, — извинилась сестра без тени раскаяния в голосе. — Ты уверена, что твой план сработает?

— Не слишком, — вздохнула Анна, — но другого-то всё равно нет, да поздно уже что-то менять…

— А как ты объяснишь всё маменьке с папенькой? — Ольга задала тот вопрос, на который Аннушка пыталась придумать ответ последние часа три. Уже по дороге домой из усадьбы Милованова, когда схлынуло упоение пусть маленькой, но победой, она пыталась в лицах представить себе объяснение с родителями, и её далеко не скудное воображение рисовало картины вовсе не утешительные. Папеньке вполне по силам разыграть трагедию «Отречение от блудной дщери». Анна беспомощно пожала плечами и устало закрыла глаза. Свеча давно догорела и погасла с лёгким шипением, но чернильная темнота уступила место жемчужно-серым предрассветным сумеркам.

— Спи, — шепнула Ольга, в свою очередь погладив сестру по голове, затем легко выскользнула из-под одеяла и на цыпочках отправилась в свою комнату.

Глава 10. Разговоры, разговоры…

Проснулась, против обыкновения, Анна поздно. Видимо, в бессознательных попытках отсрочить неизбежное объяснение с родными она сунула голову под подушку, поэтому солнечные лучи не смогли разбудить её, как, впрочем, и звуки, которыми наполнился дом с приходом утра.

Нельзя сказать, чтобы сон с пуховой подушкой на лице способствовал восстановлению сил и бодрости духа. Девушка с неодобрением разглядывала себя в зеркале. Лицо раскраснелось и слегка припухло, мысли были вялые и не менее тяжёлые, чем голова, в которой они обитали. Анна умылась, наскоро причесалась. Ловко облачилась в очередной балахон, решительно распахнула дверь комнаты и, высоко подняв подбородок, поспешила на завтрак.

Ей удалось пройти коридором второго этажа, спуститься по центральной лестнице на первый, пройти до столовой, миновав отцовский кабинет, библиотеку и малую гостиную, и не встретить никого из домочадцев.

В столовой также было безлюдно.

На столе стояло блюдо с выпечкой, фаянсовый чайничек, несколько розеток с мёдом и вареньем и столовый прибор на одну персону. Всё было сервировано на том краю стола, где она обычно трапезничала, на чайнике восседала баба-грелка, стёганая цветастая юбка которой помогла сохранить напитку толику тепла, всё прочее скрывалось под белоснежной льняной салфеткой. Завтрак тоже прошёл в тишине и одиночестве.

«Затишье перед бурей…» — обречённо подумала Аннушка, потёрла виски, откинулась на спинку стула, закрыла глаза и позволила себе насладиться еще парой минут покоя. После чего отправилась в кабинет к отцу.

Иван Петрович сидел, сложив перед собой сцепленные в замок руки. Взгляд его был устремлён на пустую столешницу, и Анне показалось, что стол скрипит под тяжестью этого взгляда.

— Заходи, — буркнул он, не поднимая головы.

Выражение его лица, поникшие плечи, весь вид его выражали такую скорбь и обречённость, что Анне стало страшно, не пропустила ли она чего. Не случилась ли ещё какая трагедия, пока она нежилась в кровати.

— Дверь закрой, — всё так же, не поднимая глаз, приказал отец.

Аннушка плотно прикрыла дверь, подошла к письменному столу, за которым сидел отец.

— Доброе утро, папенька! — произнесла она и, стараясь говорить как можно мягче, добавила: — Вас что-то тревожит?

Иван Петрович вздрогнул, как от пощёчины, откинул голову и встретился глазами с дочерью. Анне понадобилось всё её самообладание, чтобы не отшатнуться, — такая ярость полыхала в его взоре. Иван Петрович с шипением выдохнул сквозь сжатые зубы и начал медленно подниматься, наваливаясь немалым весом на стол.

— Тревожит! — прорычал он и, набрав в грудь воздуха, продолжил, завершая каждую фразу звучным ударом ладони по столу: — Ещё как тревожит! Думала, не узнает никто? Или настолько стыд потеряла, что тебе плевать, кто и что о Кречетовых говорит? Так мне не всё равно! Я как проснулся, уже историй пять о тебе узнал! Одна гаже другой! Признавайся, мерзавка! Ты зачем к Милованову ходила? Унижаться? В ногах валяться? Или, может, ты его стращать ходила? Прокляла? Или в убивцы подалась? И его труп уже остыл давно? А может, сама продалась? Девка продажная!

Нелепость обвинений была такова, что затмила собой и страх перед гневом отца, и обиду на их несправедливость. Анну начал душить неуместный смех.

Она прыснула, и очередной выкрик отца споткнулся об этот неожиданный звук. Девушка зажала рот ладошкой, но смех буквально клокотал в груди и неудержимо рвался наружу.

Отец растерянно смотрел на неё минуты три, рот его