Демонолог - Эндрю Пайпер

Она улыбается. Прошло очень много времени с того дня, когда я в последний раз видел, как моя дочь вдруг демонстрирует удовольствие и радость – и это из-за того, что я сделал, ни больше ни меньше! – так что я кашляю, чтобы замаскировать рыдание, захватившее меня врасплох.

– Чистейший рая свет, – говорю я.

– Опять твой старина Милтон?

– Да. Но и ты тоже.

Я дергаю ее за нос. Такой маленький щипок большим и указательным пальцами – я перестал так ее дергать всего пару лет назад после ее возмущенных протестов. Я и сейчас ожидаю такого протеста, но вместо этого дочь отвечает так, как делала ребенком, когда это была одна из наших обычных игр, одна из тысяч:

– Би-бип!

Она смеется. И я смеюсь вместе с ней. Всего на какой-то момент к нам вернулось глупое, смешливое настроение. Я не имел ни малейшего понятия, что из всех вещей, по которым я, как мне казалось, буду скучать, когда мой ребенок перестанет быть ребенком, одно из первых мест будет занимать возможность вести себя по-ребячьи.

Я поднимаюсь и иду к двери.

– Ты куда? – спрашивает Тэсс.

– Сказать маме.

– Скажешь ей это через пару минут. Побудь со мной еще немного, ладно?

И я остаюсь с ней еще на некоторое время. Мы не разговариваем, не пытаемся сочинить какую-нибудь успокаивающую банальность, не притворяемся. Просто сидим.

В эту ночь мне снится Худая женщина.

Она сидит сама по себе в совершенно пустом лекционном зале, в том самом, где я читаю лекции первокурсникам, но изменившемся, расширившемся, так что его размеры невозможно определить и оценить, поскольку стены и справа, и слева уходят во мрак и растворяются в нем. Я стою за кафедрой и, прищурившись, смотрю на эту женщину. Единственное освещение – от неярких ламп, что освещают ступени в проходе между рядами, и от двух сияющих красным указателей «Выход» над задними дверями, далеких, как города по ту сторону огромной пустыни.

Она сидит в середине ряда, на полпути к задней стене. Ее саму не видно, одно только лицо. Болезненное от неправильного питания. Черно-белое лицо, как из кадров кинохроники. Кожа готова лопнуть на носу, на острых, выступающих скулах, готова слезть с острого, хрупкого подбородка. От этого ее глаза выкатываются наружу из глазниц, словно стараясь убежать.

Мы оба молчим. И тем не менее это молчание заполнено ощущением, что только что было произнесено вслух нечто, что никогда не должно было прозвучать. Какая-то непристойность. Или проклятие.

Она открывает рот. Открывшаяся глотка выглядит как сухая бумага, как сброшенная змеиная кожа. От нее исходит гнилостное дыхание, оно поднимается ко мне и касается моих губ, напрочь их запечатывая.

Она выдыхает. И прежде чем я успеваю проснуться, она испускает бесконечный тяжкий вздох. Такой, что тут же обращается в какое-то восклицание, и оно звучит все громче и сильнее, пока не выливается из ее рта мощной лавиной, как поэма.

Как горячее приветствие. Как ересь.

Пандемониум…

Я, на высоте тридцати тысяч футов над Атлантикой, единственный пассажир в салоне первого класса, у кого горит лампочка для чтения. Тэсс крепко спит рядом, ее дневник закрыт и лежит у нее на коленях. Тут я в первый раз с того момента, когда Худая женщина покинула мой кабинет, обращаюсь мыслями к тому, что может ожидать меня в Венеции.

Вчерашний день послал мне такой набор разнообразных крученых мячей, что мне трудно было решить, который из них принимать первым. Терминальную стадию заболевания моей лучшей подруги, окончательный крах моего брака или вопрос о том, почему посланница, по всей вероятности, направленная ко мне некоей церковной организацией, предложила мне кучу денег за визит? И какой визит? Куда? Единственная область, в которой я действительно эксперт и которую она упомянула вполне конкретно, – это мое знание произведений Милтона. Нет, даже не это. А то, что я демонолог.

Даже сейчас и здесь, в плывущем в небе и похожем на роскошный отель «Боинге», я чувствую себя не слишком уютно, обдумывая эту мысль, какой бы абсурдной она ни была. Вот я и возвращаюсь к чтению. К стопке книг, которые все относятся к тому, что, говоря по правде, является моим излюбленным книжным жанром. К туристическим путеводителям.

Я ведь из породы таких книжных червей, которые больше читают обо всяких местах, чем посещают их. И вообще, по большей части я, скорее, готов именно читать о них, нежели их посещать. Не то чтобы мне не нравились дальние дали, нет, но мне мешает то, что я всегда и везде ощущаю свою чужестранность, ощущаю себя чужаком среди местных жителей. Именно так я себя и чувствую, то сильнее, то слабее, вне зависимости от того, куда я попал.

И все же я с нетерпением жду прибытия в Венецию. Я никогда там не был, и ее фантастическая история, ее запечатленное многими очарование – это нечто, что я очень хотел бы увидеть вместе с Тэсс и разделить с ней. У меня есть некоторая надежда, что красота и привлекательность этого города вытряхнут мою дочь из ее нынешнего состояния. Возможно, спонтанность этого нашего приключения и великолепие места нашего назначения окажутся достаточными, чтобы вернуть блеск и яркость ее глазам.

Так что я продолжаю читать пропитанные кровью давние истории городских памятников, войн, что велись за земли, за торговые пути, за религию. Попутно я отмечаю рестораны и разные достопримечательности, которые в наибольшей степени обещают порадовать Тэсс. Я желаю стать для нее самым информированным, самым подготовленным туристическим гидом, какой только бывает на свете.

Сам полет уже стал в некотором роде потрясением и развлечением. Тэсс сообщила Дайане о наших планах только нынче утром. Та задала всего несколько вопросов, и при этом в ее глазах явственно отразились все расчеты о том, как эта наша поездка неожиданно предоставит ей возможность лишнее время побыть с Уиллом Джангером. Затем последовали торопливые сборы, поездка в банк за евро (банковский чек, переданный мне Худой женщиной, был спокойно принят, и сумма переведена на мой счет), после чего поездка в лимузине в аэропорт Кеннеди, в ходе которой мы с дочкой оба хихикали на заднем сиденье, прямо как школьные приятели, прогуливающие уроки.

Поскольку время для телефонного звонка было неподходящим, я послал О’Брайен сообщение по мобильнику уже из аэропорта. Описать Худую женщину с помощью клавиатуры сотового телефона, сидя в зале ожидания первого класса, оказалось невозможно, равно как и параметры и направленность моих «консультаций» по «делу», о котором мне ничего не было сообщено, разве что они были на редкость щедро оплачены. Поэтому в конце концов я написал только:

«Улетаю в Венецию (в итальянскую, а не в калифорнийскую) вместе с Тэсс. Вернусь через пару дней. Подробности потом».

Ее ответ пришел почти сразу же:

«ЧЗХ?»

Это должно означать: «Что за херня?»