Сад сломленных душ - Жоржия Кальдера

В его рассуждениях был резон. Потрясающая идея.

С другой стороны, я не была столь уверена в возможной реакции императора… и все же решила рискнуть, как бы безрассудно это ни звучало.

Итак, мы с Хальфданом сделали свое черное дело: развесили на улицах плакаты, а несколько даже прилепили рядом с угольной шахтой, расположенной за чертой города, и теперь торопились обратно, чтобы успеть в Академию к началу занятий. Задыхаясь, мы бежали по переходу, ведущему к этому учебному заведению – справа от нас находился мост Собора Вечности, – как вдруг я остановилась и бросила взгляд на раскинувшийся внизу город.

Поднимавшееся над высокими стальными зданиями солнце озаряло ощетинившиеся готическими шпилями крыши, раскрашивало их конические силуэты тенями и серебром. Так что, несмотря на окутавшую город дымку, все это переплетение тонких арок и островерхих башенок искрилось и сияло, как одно большое зеркало.

Этот ни с чем не сравнимый мегаполис, почти полностью построенный из металла, был творением Ориона – бога из богов, мастера чар, мудрости и железа – подарок, преподнесенный человечеству много столетий назад, дабы сделать это место столицей всей Империи. Около пятисот тысяч душ обитали в его холодных металлических стенах и почти вдвое больше старались выжить в пригородах.

Нынче утром я всматривалась в серые, посверкивающие улочки и с замиранием сердца выискивала хоть малейший признак чего-то необычного.

– Сефиза! – нетерпеливо окликнул меня Хальфдан. – Проклятье, шевелись же! Сегодня мы не можем себе позволить опоздать…

Разумеется, он был прав. Не стоило привлекать к себе внимание после нашей утренней вылазки. Я догнала друга, и мы продолжили подъем на высокий уступ скалы, на которой стояла Академия, как вдруг мое внимание привлекла какая-то странная женщина, стоявшая чуть в стороне – она глядела прямо на меня, да еще так пристально, что мне стало не по себе.

Хальфдан тут же проследил за моим взглядом и, кажется, тоже заинтересовался – откуда такое внимание к нам. Он остановился и в свою очередь уставился на незнакомку.

На женщине было свободное платье цвета пепла, почти сливавшееся с окружающим ландшафтом. Голову незнакомки покрывал большой капюшон, из-под которого выбивались длинные светлые пряди, украшенные подвесками и косточками давно вымерших животных. Однако в первую очередь приковывало внимание ее лицо, наполовину состоявшее из латуни и раскрашенное странными полосками, так что сине-зеленые глаза казались двумя драгоценными камнями. В искусственной руке незнакомка держала длинный резной посох – из-за разделявшего нас расстояния я не могла утверждать наверняка, но мне показалось, что эта вещь вырезана из настоящего дерева…

– Наверное, какая-то бродяжка, – предположил Хальфдан, озадаченно хмурясь. – Судя по виду, она нездешняя.

– В таком случае она на редкость удачно выбрала время для посещения наших краев.

Путники у нас появлялись редко, поскольку перемещаться между разными городами Пепельной Луны – и тем более между девятью королевствами – было непросто, долго и очень опасно. Принимая во внимание недоверие, которое обычно вызывали чужаки, а также учитывая, что странная молодая женщина была Залатанной, я могла только надеяться, что ее не заподозрят в распространении крамольных рисунков – если к нашим плакатам возникнет слишком большое внимание…

– Нам и впрямь пора идти, – повторил Хальфдан, хватая меня за запястье.

Мимо нас пробегали последние ученики, торопясь поспеть в Академию вовремя. Я кивнула, волевым усилием заставила себя отвести глаза от незнакомки и, ускорив шаг, вслед за Хальфданом поспешила ко входу в здание.

Как обычно, на пороге нас ждали жрецы в белых одеяниях: они держали в руках карманные часы и со злобным удовлетворением поглядывали на циферблаты, готовясь отловить опоздавших. Едва мы вбежали внутрь, жрецы закрыли за нами двери, явно разочарованные тем, что на этот раз никому не пришлось делать выговор.

Войдя под своды зала, посвященного музыкальному искусству, мы с Хальфданом встали в одну из шеренг, выстроившихся перед жертвенниками, за которыми около десятка жрецов совершали обряд. Они читали псалмы, прося богов помиловать нас и благословить наш бесценный дар, чтобы мы с его помощью могли достойно чтить наших бессмертных правителей. Под сводами зала журчали сотни приглушенных голосов – мы, ученики, тихо повторяли слова псалмов, клянясь полностью и безоговорочно посвятить себя нашим владыкам.

Если и было время, когда эти молитвы имели для меня смысл, оно давно прошло. Я машинально повторяла заученные фразы, но мой разум витал далеко от тела. Ни одно слово, срывавшееся с губ, не достигало моего сердца, я двигалась, как заведенная механическая игрушка.

Когда подошла моя очередь, я шагнула к богато украшенному металлическому столу и протянула жрецу руку – не искусственную, а настоящую. Облаченный в роскошную, расшитую яркими нитками тунику, лысый человек с лицом, полностью покрытым загадочными татуировками, окунул церемониальный кинжал в чашу со спиртом, чтобы очистить лезвие. Затем он привычным движением полоснул меня по ладони, при этом лицо его ничего не выражало – жрец полностью сосредоточился на строгом выполнении ритуала.

Я постаралась не поморщиться от боли, когда острый клинок впился в мою плоть, и вытянула руку над большим сосудом. Потом я сжала кулак и в свою очередь уронила несколько капель крови, принося жертву богам, как и все остальные ученики.

Страдание являлось неотъемлемой частью культа, своеобразной священной данью, которую люди приносили богам. Если большинство подданных Империи собирались раз в неделю в разных церквях своих городов для участия в службе, люди искусства и будущие музыканты, напротив, должны были делать это ежедневно. Считалось, что страдания удесятеряют мастерство и делают искусство еще прекраснее – особенно в случае музыкантов, которым приходилось преодолевать боль, задействуя порезанную руку.

Совершив положенный ритуал, я встала возле стены рядом с остальными и посмотрела на Хальфдана – он, как обычно, был в сером дублете из синтетической шерсти, обшитом искусственной кожей и отделанном небольшими металлическими бляшками, на которые он сам нанес гравировку. Друг с отрешенным видом протянул жрецу руку, но я знала: это лишь видимость. На самом деле его рвение столь же наигранное, как и мое. Лишь сейчас я поняла, что Хальфдан неискренне произносит слова молитв, которые нам приходилось повторять.

Лично я очень точно представляла, когда потеряла веру, но совершенно не догадывалась, когда та же перемена произошла с моим другом. В какой момент он тоже перестал верить в безграничную мудрость и безмерное превосходство наших богов?

Я всегда чрезвычайно дорожила дружбой Хальфдана – порой она буквально становилась для меня спасительной силой, – но сегодня утром нас связало нечто более значимое. Постыдная тайна и ужасная опасность, благодаря которым я вдруг перестала чувствовать себя такой одинокой…