Царь и схимник - Александр Холин

Наша парочка уже доехала до метро «Первомайская» и шла сейчас по одноименной улице вдоль трамвайных путей.

Возле дома на углу 11-й Парковой девушка остановилась.

– Вот здесь я и живу, – она посмотрела в глаза Давиду, как будто хотела о чем-то спросить, но не решалась.

– Ты что-то хочешь узнать? – помог ей парень.

– Да, – кивнула девушка. – Ты меня проводил, спасибо. А как же сам? Ведь метро уже не работает.

– Ладно тебе, успокойся, – отмахнулся Давид. – Я – мужчина. Не пропаду.

– Ну, уж нет! – тряхнула головой девушка. – Пойдем ко мне, – это было произнесено таким тоном, что возражать не осмелился бы самый упрямый из мужчин.

Давид пытался никогда никому не доставлять неудобства, тем более своей персоной. Но девушка решительно взяла его за руку и потащила в подъезд.

– Только нам надо пробраться, что называется, на цыпочках, – предупредила она. – Я здесь комнату снимаю, и хозяева не любят, когда я поздно прихожу.

– Такое случается часто? – ухмыльнулся Давид.

– Тихо ты, – одернула девушка. – А то, учитывая твое еврейское имя, получишь обрезание… языка!

– Языка?!

Парочка, стараясь не шуметь, пробралась в комнату девушки. Закрыв за собой дверь и включив настольную лампу, она облегченно вздохнула, будто тонкие стены комнаты были непреодолимой преградой для остального недружелюбного мира. А в комнате и диван-кровать, и письменный стол, и небольшой шкаф – были настолько знакомы, что, казалось, не дадут свою хозяйку никому в обиду.

– Только предупреждаю, – девушка обернулась к Давиду. – Веди себя прилично…

Может быть, парень послушался бы увещеваний хозяйки, но на сей раз она оказалась так близко, а в девичьих глазах плясал такой огонь, что гость не сдержался и поцеловал ее. Она почти сразу ответила на поцелуй, обняла… Надо ли говорить, мужчины даже не предполагают, что они никогда не участвуют в выборе? Выбирает только женщина, и только женщина решает: разрешить ли мужчине познакомиться с ней поближе или послать в Америку картошку копать…

Утром Давид проснулся от того, что хлопнула входная дверь квартиры. Видимо, хозяева благополучно ретировались по своим делам. Новая знакомая Давида мирно дремала у него на плече. На ее губах играла необыкновенно счастливая улыбка, будто она мечтала о такой ночи всю сознательную жизнь.

– Но имя свое так мне и не назвала, – вздохнул Давид.

Августовская прохлада, наиболее сильная этим летом, окутала Петербург. С моря дул постоянный колючий бриз, разгоняя еще сохранившиеся в городе клочки теплоты и остужая отвыкшую от холода землю. Правда, ожидалось еще бабье лето, но кто его знает, что пошлет Бог в сентябре?

Где-то далеко на Васильевском завыла собака, будто прощалась с умирающим хозяином и спешила всех оповестить о своем несчастье. До императорского дворца тоскливый вой еще не добрался, но здесь и своих бед хватало. Четверть часа назад по опочивальне императора прокатился сдавленный крик. Федор Кузьмич, прикорнувший в соседнем кабинете, тут же кинулся в покои императора и застал того сидящим на постели и растирающим горло правой ладонью.

– Что случилось, Ваше Величество? – осведомился камергер. – Никак опять кошмарные виденья одолели?

– Со мною в который раз уже такая казуистика происходит, – прохрипел царь.

– А что привиделось?

– Все тот же сон, Федор Кузьмич, – император безнадежно махнул рукой. – Все тот же. Наказание Господне!

It's ridiculous![18]

– Сквозь строй? – уточнил камергер.

– Сквозь строй, – подтвердил император и кивнул головой. – Только в этот раз сквозь строй меня тащил не Струменский, а мой батюшка, Царство ему Небесное. Вся спина болит. Что там, посмотри, Федор Кузьмич. – царь скинул с себя ночную сорочку и повернулся спиной к камергеру.

Тот коротко охнул и принялся мелко креститься, будто увидал что-то страшное.

– Что там? – нетерпеливо спросил император.

– Там, Ваше Величество, там…

– Ну, говори же! Я приказываю!

– Там, – снова начал мямлить камергер. – Там следы от шпицрутенов!..

– Что?! Ты в своем уме?! – вскричал император.

– Точно так, Ваше Величество. A complete misunder-standing[19]. – Федор Кузьмич взял с ночного столика триклиний с горевшими свечами и показал царю на круглое зеркало венецианского стекла: – Пожалуйте сюда, Ваше Величество.

Александр поднялся и подошел к зеркалу. Он долго осматривал свою спину, насколько ему было видно, потом накинул на себя атласный халат и упал в кресло.

– Теперь ты понимаешь, Федор Кузьмич?! Я ничего не выдумал! – голос императора предательски дрогнул. – Мой батюшка призывает исполнить миссию рода Романовых! И блаженная Ксения, и монах Авель, и Серафим Саровский говорили, что умру я не императором, а монахом.

– Стоит ли придавать значения предсказаниям, Ваше Величество? – усомнился Федор Кузьмич. – Блаженная Ксения предсказала точную кончину вашего батюшки. А что до вас касательно, так она высказывалась какими-то намеками. Я в магии не силен, но стоит ли верить тому, что баба говорит, хоть и блаженная? La morte triomphante[20].

– Ты действительно ничего не понимаешь, – безнадежно махнул рукой император. – Я должен исполнить свою миссию! А ты будешь мне помогать, ибо положиться императору не на кого. А записи пророчества блаженной Ксении у меня есть в кабинете, – император ткнул указательным пальцем в потолок. – Живо поднимись туда и отыщи их в письменной тумбе.

– Хорошо, Государь, – склонился в полупоклоне камергер. – Только зачем вам записи блаженной Ксении, когда в Михайловском замке у вас проживает госпожа Татаринова Екатерина Филипповна, баронесса фон Буксгевден. Стоит только послать за ней, уж она-то в мистической науке смыслит куда больше всех петербуржских юродивых, вероятно, пенсион свой в шесть тысяч рублей годовых отрабатывает.

– Нишкни, холоп! – прикрикнул Александр на ядовитого Кузьмича. – Ты еще простым казаком был, когда Екатерина Филипповна уже многим судьбу определила. Но, говорю тебе, сейчас ничего не хочу слышать о Татариновой. Хочу, чтобы ты записи о Ксении отыскал!

Камергер непокорно мотнул головой, однако возражать воле царя не стал. Подошел к секретеру из карельской березы, сдвинул на нем в сторону чернильный прибор, и секретер отъехал в сторону, обнажая тайный проход в кабинет императора, находящийся на третьем этаже Каменоостровского дворца. Федор Кузьмич взял один из канделябров, зажег свечи и, кряхтя, словно столетний старец, стал подниматься вверх.