Лита - Александр Минчин

— Сядь нормально!

Она садится на край скамейки, сжимая колени, и выпрямляется. Ее бедра, фронт бедер, должны чувствовать воздух, который входит, касаясь их. Платье на две сомкнутые ладони выше коленей. Ну и что в этом преступного?

Она неотрывно всматривается мне в глаза.

— Я истосковалась без тебя, Алеша.

Я гляжу на проходящую мимо пару: мужчину и женщину.

— Ты не хочешь меня видеть? — спрашивает она.

— Ты мне солгала. И продолжаешь лгать! Все это время.

— Родной мой, я все сказала.

Ее не по-девичьи цепкие пальцы хватают за мою кисть.

— Я не желаю тебя ни видеть, ни слышать. Ты вся — грязь, запачкана в грязи.

— Что тебе сказал следователь?

— Ты мне устраиваешь допрос?

— Он тебе, — она запнулась, — что-то рассказал?

— Перестань говорить дурацкими эвфимизмами. Говори правду: правду я тебя просил!

— Я скажу, я все скажу, милый!

— Значит, тебя насиловал только один… Один? — вскричал я.

— О господи. — Она обхватила ладонями виски. — Зачем он это сделал? Я хотела рассказать сама. Зачем…

— Так ты хотела скрыть?!

— Нет, нет, я боялась. Я не знала, как начать, я не хотела делать тебе совсем больно. Ты… ты…

— Оставь эту болтовню. Говори!

— Зачем ты хочешь это знать? Это такой ужас. Тебе будет больно.

— Говори мне правду, тварь, — вскричал я.

Она откинулась назад, как от пощечины. Я опять увидел ее трусики… Внутреннюю, с легким промежутком, часть бедер, кожу, обтягивающую эти стройные ноги. С обнаженными коленями.

— Алешенька, я все скажу. Сейчас… сейчас, я только соберусь… Ты так никогда не говорил.

Я смотрел на ее горло, тонкое, высокое, скульптурное, нежное, шею, восхищавшую меня. Я готов был вцепиться в это горло и душить его, душить, душить. Чтобы оно стало бездыханным в моих руках. Безжизненным. Чтобы это горло никогда не произнесло то, что собиралось произнести. Что уже шло по нему, касаясь неба ее рта. Наружу.

Она вздохнула.

— Когда Гадов закончил все, я была выключенная…

— Это кто?

— Который насиловал.

Насиловал ли?..

— Злонимский схватил меня за голову и сказал: пока не возьмешь в рот, не выйдешь отсюда. Я стала сильно плакать, просить его, чтобы…

— А он?..

— Он сказал, что не выпустит, если я не сделаю ему… минет. И стал расстегивать брюки. Я закричала, он схватил меня за горло, очень больно, я испугалась и взяла его член в рот.

Я пошатнулся. Она вскинула руки в мольбе:

— Алешенька… Я не помню ничего. Я была пьяная, помню ощущение гадости во рту и желание вырвать. Я помню… давилась все время. Я не знала и представления не имела, что это такое… Я не могла тебе это рассказать! Я знала, ты меня в жизни больше не поцелуешь. Твои губы…

— Забудь о моих губах! Речь идет о твоих губах! Которые через пять дней взяли в рот…

Я задохнулся.

— Ты же исчадие. Ты не девушка… Абсолютная грязь!

— Я люблю тебя.

Я схватил ее за руки и начал ломать кисти. Накрашенные глаза расширились от боли и удивления.

— Замолчи!

— Да, Алешенька, да… сделай мне больно, сломай мои руки. — Она упала на колени предо мной, прижавшись к моим ногам. — Я ненавижу свое тело. Это гадость…

Она обвилась вокруг меня и стала целовать бедра.

В парке было совсем пусто. Ткань брюк стала мокрой. Краска текла по щекам. Я желал ее. Я хотел ее. И ненавидел себя за это.

Ее истерика продолжалась в приглушенных тонах.

— Приведи себя в порядок!

Она вздрогнула.

— Сию минуту, Алешенька, сию минуту.

Она села на лавку и быстро раскрыла модную сумку, которую мы вместе купили у фарцовщиков.

Тогда она еще была невинна. Кусочком ватки она быстро вытирала глаза. Смотря в зеркальце.

— Не уходи. Я люблю тебя. Я вся изменюсь. Я стану правильной, чистой, хорошей, аккуратной…

Я не слушал ее болтовни, а только смотрел. Маленький платочек весь был в туши, слезы стояли в глазах. И падали на красивые щеки. Она пыталась что-то достать из косметички, но слезы продолжали течь по щекам.

— Успокойся.

— Хорошо, — она замерла и глубоко вздохнула. Достала тюбик «К. Диор» для ресниц и вынула изогнутую щеточку. Лита всегда красила ресницы, так как ее, натуральные, были короткие, с медным отливом. А ей шли длинные, агатовые или темно-синие. Уникально шли, невероятно, совершенно другие глаза становились, как черный дорогой жемчуг.

Я взял платок и стал разглядывать.

— Я постираю, как только вернусь, я знаю, как ты не любишь пятен и…

Она запнулась. Ее язык лизнул кончик ватки. Язык лизнул, подумал я и замер.

— Алешенька, я сейчас, я буду готова, прости, что заставляю тебя ждать.

Она уже успокоилась и быстрыми движениями приводила свое лицо в порядок. Проходивший мимо мужчина невольно повернулся.

— А можно я провожу тебя?… — Она уже закончила краситься.

Мы прошли Плющиху, перешли мост и вышли к Киевскому вокзалу. Сколько вокзалов в Москве?

— А можно я доеду с тобой до Мосфильма, а потом вернусь?

Я вздрогнул. Ее ничего не волновало, никакие символы…

— Ты свое уже отгуляла по Мосфильму. С лихвой, — тяжело глядя, сказал я.

Сразу подошли троллейбус и автобус, от вида которых мутило одинаково. Она умоляюще глядела на меня.

— Езжай домой, позвони, когда доедешь.

В ее глазах блеснула безумная радость.

— Надеюсь, в этот раз ты доберешься без приключений.

И я вошел в троллейбус, хотя хотел в автобус. Впрочем, тошнило от обоих… А, это уже говорил я.

Ночью я слышал возню в спальне, возгласы, пока не провалился в короткий, как кинжал, неровный сон. В воскресенье утром царила тишина. Надо было ехать покупать маме фрукты и овощи в больницу. Плюс папа заказал разные ингредиенты для сметанника, который собиралась сотворить его дама.

Через два часа я вернулся. И дама сказала, что звонила девушка с тихим голосом, которая назвалась Таней. (Это была Лита.) И папа брал трубку.

— А где папа?

— Его вызвали в больницу. Он сказал, чтобы я обязательно накормила вас завтраком.

И она повернулась налитым бедром. Я сел за стол и машинально взял сливу. Она высвободила ее из моей руки, помыла, положила на тарелку и поставила передо мной.