Портрет Лукреции - Мэгги О'Фаррелл

Она послушалась. Интересно, он обнимет ее или обругает? Один глаз неотрывно смотрел на нее, а другой блуждал по комнате, словно отец умел думать о нескольких вещах одновременно.

Он положил руки ей на плечи, закрыв складками мантии.

— Лукре… — Отец наклонился к ее лицу, и они оказались словно в маленьком шатре. — Я понимаю. Замужество для девушки серьезный шаг. Очень страшно, правда? Вижу по тебе, что страшно. Не тревожься! Мама тебя ко всему подготовит. А я? Я нашел тебе лучшую партию. Да разве я мог отдать родную дочь дурному человеку?

Он легонько потрепал ее по щеке, и на мгновение его глаза сошлись в одной точке.

— Ты ведь доверяешь папе, правда?

Лукреция кивнула.

— Конечно, дов…

— Разве я о тебе не заботился?

— Заботился, но…

— Ну вот! Волноваться не о чем. Альфонсо — прекрасный мужчина. Однажды станет герцогом, а как образован! К тому же…

— Он такой старый! — выпалила Лукреция. — А еще…

— Ему и тридцати нет. По-твоему, это старость? Кто же тогда я? — Отец отодвинулся от нее в притворной обиде. — Мне пора в гроб ложиться? — пошутил он, на что помощники и советники услужливо рассмеялись.

Впрочем, Лукрецию не обманул отцовский тон: взгляд его оставался пристальным и серьезным.

— Ни о чем не беспокойся. — Отец повел ее к двери. — Не сомневаюсь, брак будет необыкновенно удачный. Посмотри на нас с мамой. Сама знаешь, мы едва познакомились, как…

Лукреция прервала отца:

— А нельзя женить его на моей кузине? — разом выдала она план, который сочинила тем утром в спальне.

Козимо замер: он только теперь понял, как твердо и упорно противится дочь.

— На кузине? — с недоумением повторил он. С тем же успехом она могла сказать «на моей собаке».

— Скажем, что я болею, или от природы слаба здоровьем. Или… да что угодно! Дианора вполне взрослая и очень красива. Уверена, она сразу понравится Альфонсо и его отцу. Нельзя ли предложить ее в кач…

— Дианора, — чеканил каждый слог отец, — выходит за твоего брата Пьетро.

— Пьетро? — поразилась Лукреция. Такая замечательная девушка и Пьетро — взбалмошный мальчишка? Немыслимо! — А если…

— Все уже решено, — отрезал Козимо. Он отвернулся от нее и взглядом подавал какой-то знак своему человеку — Лукреция не видела, кому именно.

— Тогда, может… — Путь к спасению сужался, заветная дверь на свободу с хлопком запиралась на ключ. Что же придумать, что предложить взамен? Как поступила бы София? Что подсказала бы? Если Дианора и вправду обручена с Пьетро, то…

— Взгляни на сестру. — Отец настойчиво похлопал ее по руке. — Изабелла тоже боялась перед свадьбой, помнишь? А теперь расцвела!

— Наверное, — неохотно ответила Лукреция. На самом деле Изабелла ничуть не боялась, а брак почти не изменил хода ее жизни: ей разрешили жить во Флоренции, а муж вернулся к себе в Рим, и виделись они всего несколько раз в год. Тогда как ее, Лукрецию, отправляли к незнакомому мужчине в Феррару, на чужбину. Однако Козимо, как и большинство взрослых, кроил по своей мерке, а потому спорить было бессмысленно.

— Я ведь нашел ей доброго мужа, она счастлива?

— Да, только…

— И у тебя все будет хорошо. Обещаю. — Герцог улыбнулся и довольно кивнул, словно решил вопрос. — Я долго переписывался с отцом Альфонсо, мы оба уверены, что ваш союз будет прекрасен. Вот пройдет время — вспомнишь этот разговор и…

— Папа… — Голос Лукреции надломился, предательские слезы подступили к глазам. — Я не хочу за него замуж. Прошу, не отдавай меня.

Ее горячность и просьба оттолкнули присутствующих, как волна ядовитых паров. Отец развернулся на каблуках и встал за кафедру, Вителли последовал за ним как тень, а секретари с облегчением засеменили к письменным столам.

— Сил моих больше нет, — пробурчал отец или в сторону Вителли, или дочери, или вообще всем в комнате. Лукреция потом гадала, предназначались ли следующие слова для ее ушей. — Всегда в ней было нечто странное, не подходит она для семейной жизни! Как бы они не пожалели и не вернули ее обратно в первый же месяц.

Альфонсо хочет, чтобы она хорошенько отужинала, но мысль о скорой смерти портит аппетит. Однако муж настаивает на кусочке оленины в красном вине, а затем еще на одном и еще. Лукреция якобы очень похудела после недавней болезни, ей нужно набраться сил, а мясной сок полезен для кровообращения. Она съедает кусочка два, остальное мелко режет и понемногу выбрасывает в салфетку на коленях. Муж отрывает ломоть хлеба, аккуратно убирает корочку, окунает в соус и подносит капающий мякиш к ее рту. Она решает не говорить, что у нее все внутри переворачивается от мокрого куска мяса в волокнах мышц и белого жира, от лужиц чего-то красного — то ли вина, то ли крови. Поэтому съедает размякший хлеб с рук мужа и через силу проглатывает.

Альфонсо рассказывает, как еще мальчиком ездил на охоту с отцом, «лет в восемь или девять», и увидел на поляне кабана. Альфонсо согнул лук, но стрелу выпустить не решился.

— Это была самка, — объясняет он, — а с ней три кабаненка, бледно-коричневых, с полосками на спине. Не слишком похожие на мать. Я знал, что нужно выстрелить, иначе отец разозлится, но не мог. Просто сидел на лошади и смотрел, пока они не исчезли в зарослях.

— Ваш отец разозлился?

Неверный отблеск огня освещает подбородок Альфонсо. Муж то ли улыбается, то ли кривится — сложно понять точно.

— Велел меня выпороть. Я не мог сидеть три дня. Он хотел преподать мне урок: там, где требуется решимость, не место сантиментам.

Лукреция раздумывает над советом почившего свекра: вот как, решимость и сантименты. «Разве они не могут быть связаны? — хочет спросить она. — Разве решимость не бывает продиктована чувствами? Разве сердцу нет места в подобных вопросах?» Отпив глоток вина, она представляет мужа мальчиком на залитой солнцем поляне; он завороженно смотрит, как кабаниха ищет трюфели, а за ней перебирают копытцами три кабаненка. Затем воображает, как Альфонсо порют на глазах у отца.

— Мой отец, — неожиданно для себя начинает Лукреция, — держит в палаццо экзотических животных. У него в подвале зверинец.

— А! Да, я слышал. Вы видели, как они дерутся?

— Нет. Он никогда… Это зрелище он приберегал для гостей. Еще, может, для моих братьев, не знаю. Когда я была маленькой, он разрешил старшим детям посмотреть зверинец и мне заодно. Я радовалась, что меня тоже позвали, сочли достаточно взрослой — моих младших братьев оставили в детской. Понимаете, там была тигрица, и я…

Лукреция умолкает: и так наговорила лишнего. А главное, зачем?