С чистого листа - Дженнифер Нивен

Да, я толстая.

Да, мой дом пришлось частично разрушить.

Может, ни один парень меня не полюбит или никогда не захочет ко мне прикоснуться, даже в темноте, даже после светопреставления, когда всех стройных девушек на земле унесет какая-нибудь жуткая чума. Возможно, когда-нибудь я похудею, и у меня появится бойфренд, который меня полюбит, но я все равно останусь лгуньей. Я всегда буду лгуньей.

Потому что через три минуты я открою дверь, пойду по коридору и скажу себе: а что я ожидала, я знала, что это случится, иначе никогда и быть бы не могло, слова не имеют значения, школа не имеет значения, ничего из этого не имеет значения. Значимо лишь внутреннее содержание. Именно оно лежит за пределами всего этого. Все то, что любят тебе говорить. К тому же я давным-давно перестала что-то чувствовать.

Вот только это – тоже ложь.

Шестьдесят секунд спустя.

Я выхожу из туалета и тут же налетаю на девушку почти таких же габаритов, как и я. У нее такой жуткий взгляд, что мне инстинктивно хочется убраться у нее с дороги. Она спрашивает:

– Что ты там делала? Ты что, дверь заперла?

Вообще-то она выкрикивает эти слова.

– Ее, наверное, заклинило. Что с тобой? – Я говорю тихо и спокойно в надежде, что она последует моему примеру.

Девушка плачет, беспрестанно икает, и ей требуется минута, чтобы ответить:

– Вот ублюдки! – Это говорится чуть тише.

Мне не приходится спрашивать, что случилось, а только кто это сделал. По ее габаритам я могу представить, что произошло.

– Кто? – спрашиваю я, хотя у меня такое чувство, что я в этой школе никого не знаю.

– Дэйв Камински и его ублюдки-дружки.

Она протискивается мимо меня к раковине, наклоняется, ополаскивает лицо и смачивает волосы, завитые тугими черными колечками. На ней футболка с группой «Нирвана» и ожерелье из леденцов, которое можно потихоньку есть. Я хватаю бумажное полотенце и протягиваю ей.

– Спасибо. – Она промокает лицо. – Дэйв Камински схватил меня, а когда я попросила отпустить, он еще пуще вцепился.

Дэйв Камински, которого я когда-то знала, был костлявым двенадцатилетним мальчишкой с почти белыми волосами, который однажды стянул у своего папаши виски и притащил в школу.

– Где они?

– На трибунах. – Она по-прежнему икает, но уже не так сильно. Взгляд ее упирается в стену, и она начинает читать.

– Какого…

Мои глаза следуют за ее взглядом.

– Я знаю, верно? Думай о хорошем. По крайней мере на стене не твое имя.

Джек

Кам по-прежнему совершает круги почета, когда из здания школы выходят две девчонки. Одна из них чуть отстает, но другая шагает прямо через футбольное поле. Она бегло смотрит на нас, и наши взгляды встречаются. А потом она направляется прямиком к Каму.

Сначала он ее не замечает, что само по себе чудо, поскольку эта девушка совершенно громадных размеров. Но затем я понимаю, что он видит ее, прибавляет скорость, смеется и убегает прочь. Сет сидит очень прямо, словно пес, высматривающий белку, и бормочет:

– Какого черта?..

Как только девушка приближается к нему, Кам рвет вперед, словно на форсаже, а девчонка припускает за ним. Я вскакиваю на ноги, потому что это лучшее зрелище из всех, что я видел. В том смысле, что она летит.

Сет, как дурак, принимается хлопать в ладоши.

– Вот черт. – Он орет на Кама и ржет аж до синевы, топая ногами и пиная трибуны, а я все это время болею за девчонку.

– Беги! – реву я ей, хотя об этом никто не знает. – Давай! Нажимай! Напирай!

Наконец, Кам перелезает через забор и рвет по улице прочь от нас. Словно бешеная газель, девчонка вслед за ним преодолевает забор, и единственное, что мешает ей поймать Кама, – это грузовик, как раз в тот момент проносящийся по улице. Она стоит на тротуаре и пристально глядит вслед Каму, а потом идет, а не бежит обратно к школе. Она пересекает футбольное поле, и наши взгляды снова встречаются. Головы она не поворачивает, просто следит за мной глазами, и я с уверенностью говорю вам, что она жутко рассержена и раздосадована.

Либби

10 лет

Я захожу на игровую площадку, и Мозес Хант кричит мне:

– Эй, а вот и толстомясая! Как дела, жирдяйка?

– Сам жирдяй, – отвечаю я, хотя он вовсе и не такой, но я ведь тоже не толстая.

Он искоса смотрит на столпившихся вокруг него мальчишек, которые все время ходят за ним по пятам и повторяют все его проделки, даже когда он пукает или выкрикивает ругательные слова, которым его научили старшие братья. Он снова переводит взгляд на меня и собирается что-то сказать. И я знаю, что бы он там ни выдал, мне не хочется это выслушивать, поскольку никто не может сказать ничего хорошего ртом, который, похоже, только что проглотил лимон с косточками и кожурой.

Он раскрывает свой надутый и перекошенный от лимона рот и произносит:

– Тебя никто никогда не полюбит. Потому что ты жирная.

Я смотрю на ноги и на живот. Развожу в стороны руки. Если я жирная, то это для меня новость. Возможно, пышечка. Немного пухленькая. Но я ведь всегда была такой. Я пристально гляжу на Мозеса и на других мальчишек и девчонок у качелей. Насколько мне известно, я не выгляжу намного полнее любого из них.

– А по-моему, нет.

– Ну, значит, ты не только жирная, а еще и тупая. – Мальчишки просто падают от смеха. Лицо Мозеса стремительно приближается ко мне, как кулак, и он раскрывает рот так широко, что, похоже, там смогли бы угнездиться все голуби Амоса. – Мотай домой, толстомясая. Солнце не светит, когда ты выходишь… – Он распевает это на мотив колыбельной песенки. – Ты такая здоровенная, что луну заслоняешь. Мотай домой, толстомясая, домой, к себе в комнату…

«Сам тупой», – думаю я. И шагаю мимо него. Я направляюсь к качелям, где вижу Бейли Бишоп и других девчонок. Мозес оказывается прямо передо мной.

– Мотай домой, толстомясая…

Я делаю шаг в другую сторону, но он снова преграждает мне дорогу. Теперь я двигаюсь в сторону лесенок для лазания и качания, где могу спокойно посидеть. Но он снова встревает:

– Я не пущу тебя туда. А вдруг ты их сломаешь.

– Не сломаю. Я уже лазала по ним.

– А вдруг сломаешь. Твоя туша уже, наверное, расшатала фундамент. А в следующий раз, когда ты туда залезешь, все просто рухнет, чтоб я сдох. Может, вместе с площадкой. Наверное, ты тут все расшатываешь, пока стоишь. И наверняка мамашу свою придушила, когда села на нее.

Мальчишки продолжают умирать со смеху. Один из них катится по земле, хохоча во все горло.