Дым - Катя Саммер

— Да, это, конечно, не заказы раздавать, — подает голос Юна.

— Ты брось, — пытаюсь отогнать излишнюю скромность. Жалко становится ее, я не люблю жалость. Крайний раз из-за жалости у меня поселилась Пони, до сих пор расхлебываю.

— Я же от всего сердца, — ловит щеками воздух, — видела в новостях, как вы тушили торговый центр. Это сложно, — голосит громче, потому что музыканты запевают про полковника, которому не пишут.

— Сложно, когда погибают люди, — говорю спокойно, потому как музыка отрезала нас от группы, салютующей бокалами. — Вот к этому невозможно привыкнуть, а остальное — пустяки.

Правду чистую говорю. Каждый раз какое-то яростное бессилие, что не помог, не успел, не спас. И что бы ни твердили, никогда не поверю, что с этим можно свыкнуться, что можно со спокойно душой встретиться со смертью.

Я лично видел, как мужик из другого караула, который временно подменял больного Макса, без конца матерясь под нос, вещал стажерам, как тащил «жмура» на пожаре. Но я на том вызове был вместе с ним, я видел выражение лица, когда он, выбравшись на улицу, понял, что человеку, которого нес на себе, ради которого жизнью рисковал, уже нельзя помочь. В его глазах было то же опустошение и отчаяние, с которым я знаком, та же беспомощность, когда ты ничего не можешь сделать, ты здесь проиграл. И в этот миг не думаешь, кем был человек, пусть даже спившимся алкоголиком, который сам устроил пожар. Прежде всего, это человек, которого ты не успел спасти. А напускное равнодушие не более чем бравада. Может, какая-то защита в голове, не знаю.

Теряю связь с миром на время, Юна молчит, глядит куда-то в пустоту и до побелевших костяшек цепляется за стул.

— Это всегда сложно. Когда погибают, — произносит с грустью и будто бы со знанием дела.

— У нашего Дыма в карауле не страшно служить, у него не погибают, — вернувшись как раз не вовремя, орет захмелевший Макс.

— Сплюнь, придурок, и по голове постучи!

— А по голове-то зачем?

Девчонка вдруг смеется. Так звонко и открыто, что не могу оторваться — ни хрена она не трусливая зайка, ошибка номер три.

— А это правда? — уже другим тоном спрашивает.

— Правда, только шутить такими вещами не стоит. Традицию еще с моего отца караул держит.

— Твой отец тоже пожарный? Боже, и как он пустил тебя работать туда, если обо всем знал?

— А как он мог не пустить после моего детства в пожарной части? Он сам не представляет другой жизни. Больше тридцати лет прослужил в МЧС, сейчас преподает в академии.

И загибается от рака легких, но считает это достойной ценой тому, сколько жизней сумел спасти.

— Мама, правда, очень переживала. Понимала, куда суюсь, — откровенничаю я. — Когда учебку заканчивал, уговаривала инспектором в Госпожарнадзор пойти. Но профилактику я даже не рассматривал, всегда хотел, как отец, тушить.

Отпиваю со дна бокала жидкость, едва ли напоминающую пиво, только бы заткнуть себе рот, потому что извергаюсь литрами ненужной информации. Не виновата она, что разговорную волну поймал. Смотрю на часы и кладу ладонь на ее спину. Та мгновенно напрягается, будто от удара тока.

— Скоро поедем, — шепчу Юне, губами задевая волосы и щеку, а она вздрагивает.

— Юна, а ты знаешь вообще, какой талантливый у нас Дымов? — запевает Алан. — Он из старья всякого своими руками такие вещи творит!

Бесит эта минутка рекламы, друзья явно хотят меня продать подороже.

— Лучше расскажи, какие вы ремонты с Мишей делаете и скидку девушке организуйте. По дружбе. Ей ваши услуги после пожара однозначно понадобятся.

— Нет-нет, не надо, я разберусь.

И никому не нужное благородство это ее бесит. Ненаигранное и явно не предназначенное для того, чтобы убеждали сильнее. Искреннее, вот и бесит. Хрен его знает, что с ней такой настоящей делать, когда сам весь давно живешь, погрязнув в фальши.

— А сейчас мы возьмем небольшой перекур и предоставим слово герою, который больше двадцати пяти лет спасает наш город от пожаров. Павел Павлович, прошу, — раздается со сцены, куда в следующую секунду все смотрят.

— Сколько ты им заплатил? — пропустив Палыча вперед, спрашиваю Макса и хлопаю в ладоши.

— Нисколько. У одного батя пожарный, я им видео с корпоратива показал, они и согласились.

— Обычно на дне рождения тосты говорят гости, — уже в микрофон вещает Палыч с гитарой в руках, — но у нас повелось по-другому. Встречаешь Новый год живой — будь добр сказать слово. Поэтому всем, кто несет службу вместе со мной, я хочу выразить самую искреннюю благодарность и попросить ребят лишь об одном: просто не забывайте жить. Здесь и сейчас. Не оглядываясь на прошлое и не гадая, настанет ли завтра.

А затем Палыч запевает про огонь, без пощады палящий, и друзей самых настоящих, которые всегда подставят плечо. Душевно поет, бьет по больному. Пока не накрыло, осторожно касаюсь Юны, которая одна осталась стоять у стола, все уже под сценой завывают.

— Если хочешь уйти, сейчас самое время.

Один кивок, две крупные купюры, брошенные на стол, подхваченные куртки, и я увожу Юну сквозь толпу за собой. На улице вдыхаю свежий воздух, мозг перезагружается, и я отчетливо понимаю, что не хочу ее отпускать. Холодная ладошка греется в моей вечно горячей руке.

— Машина в пяти минутах, прогуляемся? — не спрашиваю, скорее, предупреждаю, но мой голос тонет в шуме дождя, обрушившегося с неба.

Одежда стремительно намокает, и я ожидаю от спутницы чего угодно, сам уже собираюсь стартовать с места. Но Юна просто закидывает голову к небу и смеется, а я неожиданно не могу оторваться от нее. Ни взглядом, ни кожей.

Юна

Ramil’ — Ангелом

Я отсчитываю время упавшими каплями. Вот одна, вторая, третья падают и стекают по лицу Феда. Сейчас он не Дым, другой. Таким я его не видела: без привычной брони, улыбающимся, с искрящимся взглядом, что устремлен в черное небо. Теплым таким.

Я ведь патологически сторонюсь мужчин, уже много лет не впускаю никого в личное пространство. Потому что было очень больно и вообще зачем? Но сейчас пожарный стоит ко мне так близко. Я в темноте могу различить серебряный блеск его глаз.

На губах остается привкус дождя, он шпарит без остановки, а я касаюсь холодной ладонью пылающей щеки и, не сдерживая себя, смеюсь. Наверное, это погода на меня так действует, других объяснений не вижу.

— Пойдем, — слышу едва ли не затерявшееся в стуке дождевых капель, которые нападают все яростнее, жалят, затекают за шиворот.

Фед на мгновение сжимает мои пальцы сильнее, будто бы увлекая за собой.

— Мы испортим твою машину, — я упираюсь, — мы же мокрые, как…

— Это не твои проблемы. Пойдем, — говорит, но не двигается. Смотрит и не моргает.