Пани колдунья - Лариса Шкатула

Если бы князь Астахов не был так погружен в свои собственные переживания, он, возможно, раньше успел бы пресечь подобные упражнения своей доченьки.

Вместо этого по прошествии трех лет отец и дочь как бы поменялись ролями: князь присмирел, а Лизонька разошлась не на шутку.

Но даже теперь о Лизиных выпадах он узнал из вторых рук — от баронессы Евлампии Порфирьевны Милорадович, которая однажды приехала к нему с визитом, чтобы поговорить с ним тет-а-тет.

Хороша была баронесса — той самой осенней женской красой, которую по аналогии с природой можно было бы описать словами Пушкина как пышное природы увяданье, в багрец и золото одетое…

Князь величал себя консерватором. Когда при нем порой обсуждались достоинства той или иной субтильной красавицы, он от спора уклонялся. Иначе вынужден был бы признать, что красотки Рубенса куда милее ему бледных, затянутых в корсет северных дев.

Евлампия Порфирьевна была полностью в его вкусе. Он так и сказал ей, рассыпаясь в комплиментах:

— Не стареете, баронесса, с годами вы только ценность приобретаете, как изделие природы выдающееся, радующее глаз мужчины, который понимает настоящую красоту…

— Ишь, распелся! — Баронесса шутя хлопнула его по руке, которой он нарочито долго удерживал ее руку.

— Кофе, чаю или изволите отобедать со мной? — поинтересовался он.

— Разговор у нас, Николай Николаевич, пойдет сугубо приватный, потому вели накрыть в библиотеке. Небольшой ленч, как говорят англичане. Видишь, и я в таких делах образовываться стала. Знаю, библиотека — твое любимое убежище. Хочу и я этим воздухом подышать, юность вспомнить…

Они понимающе переглянулись. Когда-то баронесса — урожденная графиня Шелихова — бывала в этой библиотеке. И Николаю Николаевичу удалось сорвать поцелуй с невинных девичьих губ красавицы Евлампии, но судьба распорядилась таким манером, что девицу Шелихову отдали замуж за Милорадовича тогда, когда Астахов о женитьбе и не помышлял.

С той поры близко общаться старым знакомцам не доводилось.

Теперь Евлампия приехала к нему сама, и некоторое время товарищи юности жадно разглядывали друг друга, что-то молча отмечая для себя.

— Постарела я, Николушка, чего уж там! — с усмешкой заметила баронесса. — Гляди не гляди, а молодость уже не вернешь…

— Подхалимничать не стану, не девица, это так, но женщина, как говорится, в самом соку, приятно посмотреть.

— Ах ты, старый льстец! Ну да ладно, все одно приятно сердечко потешить, лестное о себе послушать. Только я к тебе не за этим пожаловала…Тебе ведомо, Николя, что наши дочери подружились? Людмила моя все уши прожужжала, какая умница Лизонька Астахова, какая затейница! Я супротив их дружбы не возражала. До вчерашнего дня…

— А что случилось вчера? — удивился князь. — Лиза мне ничего не рассказывала.

— Разумеется, таким поступком она вряд ли станет хвалиться! — усмехнулась баронесса.

В ее устах «таким» прозвучало зловеще. Астахов нахмурился:

— Сдается мне, что-то я упустил.

— Упустил, вовремя не подумал, — кивнула она. — Раз уж ты супругу похоронил…

Баронесса будто невзначай споткнулась на этом слове, и у Астахова мелькнула мысль: неужели она ЗНАЕТ? Но откуда?

— ..Но что твое, то твое, на тайну сердца покушаться не стану… А вот о дочери ты не позаботился.

Надо было либо жениться на другой, привести в дом женщину, пусть и мачеху, была бы умная, либо взять какую-нибудь экономку. А то как получается? Что ни слуга у тебя, то мужик, и всякий, как и ты, с причудами. Взять хотя бы твоего Гектора. Уж такому бы я свою дочь не доверила…

— Ты, Лапушка, как и прежде, все норовишь от печки начать… — проговорил князь и осекся, как она среагирует на «Лапушку».

— Лапушка, — грустно повторила баронесса. — Так уж меня давно не кличут… Потерпи, не перебивай, вопрос больно важен… Я за свою Милочку не боюсь, она у меня девка крепкая, ее с пути не своротишь, а вот слухи, что по Петербургу поползли, могут и ее задеть. Как я ни сочувствую тебе, вдовому, а своя кровинушка мне дороже, согласись…

— Давай уж, рассказывай, что давеча случилось?

Что учудила моя послушная дочурка? Ты знаешь, не о себе пекусь, по мне — что думает свет, пустое, наплевать…

— Да уж, — согласилась Евлампия Порфирьевна, — видела, что ты вытворял на Сенатской. В шлафроке, в шлепанцах… — Она оживилась, вспоминая. — Ну-тка, поведай мне, как старому товарищу, откуда на тебе потом фрак оказался? Очевидцы шептались, что, мол, это колдовство, а я так думаю, фокус какой-то. Колдовство! Какой из тебя, Николушка, прости господи, колдун?.. Поделился бы, как ты это делаешь.

— Секрет сего фокуса. Лапушка, я в Индии купил у одного факира за тысячу рупий…

— Рупий у меня нет, но четвертной билет я тебе уплачу.

— Ты всегда была любопытной! Как девчонка, ей-богу!.. Станешь этот фокус другим показывать, и тебя колдуньей прозовут…

— Ох, и взаправду куда-то меня повело! Воздух у тебя такой, что ли? Попробуй только колдовать! — Она погрозила Астахову пальцем. — А голову ты мне все-таки заморочил. Совсем, дура старая, забыла, зачем приехала.

— Рассказать о бале у обер-прокурора, на котором моя Лизочек отличилась.

— Ты прав, Николя, дочь в папеньку удалась…

А был на том бале известный тебе гусарский полковник, с которым Лиза предерзко себя повела. По моему разумению, он того заслуживал, да только устои нашего общества не дозволяют молодым девицам вести себя подобно мужчинам-бретерам[7]… Но даже не то плохо, что Лиза дерзила, а то, что она при всех стала рассказывать, что у старого гусара со здоровьем: мол, и сердце больное, и почки, и еще что-то…

Особу мужеского пола он бы на дуэль вызвал, а что с девицей делать? В общем, то ли от расстройства, то ли еще от чего, а с полковником, едва он до дома добрался, случился апоплексический удар. Да такой удар, что не приведи бог! Паралич его разбил. Петербург пока молчит, но когда узнают… Я о том по секрету от молочницы проведала… Добро бы, один такой случай, но после Роговцева слухи поползли, что Лиза твоя, прости, мон шер, чистая ведьма. Что, бают, немудрено при отце-то колдуне!

— Это про какого ты Роговцева говоришь? — спросил Астахов. — Про того, что умер недавно?

— Про того самого. Именно ему твоя прелестница-дочурка эту смерть и предсказала!.. Выдал бы ты ее замуж за хорошего человека, Николай Николаич!

Появятся у нее домашние заботы, дети пойдут, глядишь, и забудется все… Что глаза-то опустил? Обидела я тебя?

— Насторожила. Понимаю ведь, не только о своей Милочке печешься.

— Признаюсь, не только о ней. В память о нашей юношеской дружбе. Ведь ежели я тебе о том не поведаю, ты же так и будешь сидеть сычом в своем углу.