Страх - Франк Тилье

– Сколько у меня времени?

– Как я вам сказал, эволюция необычайно быстрая, вообще этот случай меня крайне смущает. Я собираюсь просить…

Камиль его уже не слушала, ей хотелось кричать. Кричать о своем возмущении, бессилии. Хотелось искромсать бритвой это тело, убивающее само себя. Она проклинала его. Ну почему было не принять это чертово сердце? Зачем считать его своим врагом, если оно позволяет жить?

Все равно что змея, которая пытается удушить саму себя.

Непостижимо.

– Так сколько времени? – переспросила она.

– Волокнистые ткани уже значительно внедрились в сердечную мышцу. Это вопрос нескольких недель.

Все закрутилось слишком быстро. Камиль никак не удавалось осознать: она умрет, и теперь уже по-настоящему.

– Мы найдем решение, – сказал врач.

– Какое? Положите меня на больничную койку, подключите к аппаратам, пока этот кусок кого-то другого сам от меня не отвалится, как старый автомобильный мотор? Я не хочу кончить свою жизнь в больнице. Я здесь с тех пор, как родилась. С меня хватит.

– Не говорите так. Вас надо немедленно госпитализировать, вам следует оставаться под наблюдением.

– Нет. Я отказываюсь от госпитализации, – резко возразила Камиль.

– Подумайте хорошенько. Вам может стать плохо в любой момент, и мы должны быть рядом, чтобы…

Она решительно тряхнула головой:

– Пожалуйста, доктор. Не настаивайте. Я подпишу отказ от реанимации, чтобы никто не смог обвинить ни вас, ни больницу.

Кальмет выглядел раздосадованным.

– В любом случае я снова внес вас в список ожидания органов для пересадки. Суперсрочный. Если хоть немного повезет с совместимостью, вы пройдете впереди всех остальных.

Несколько секунд Камиль оценивала предложение, но в итоге снова покачала головой:

– Мне уже не повезет заполучить совместимый трансплантат, и мы оба это знаем. Сроки слишком коротки, а у меня слишком редкая группа крови. Сколько? Наверняка такая меньше чем у десяти процентов населения, верно?

Врач молча кивнул.

– И к тому же нас слишком много в списках ожидания, и все суперсрочные. Каждый день на больничных койках умирают люди, потому что не получают органов.

Она ткнула указательным пальцем в стол, разрываясь между гневом и досадой.

– Я прекрасно знаю цифры, доктор. Я столько времени провела в больницах и насмотрелась на людей, умиравших, потому что они не получили свою почку, легкое или печень. Помню их взгляды, их бессилие… Будь вы бедным или богатым, белым или черным, это так ужасно – ждать смерти, когда повсюду вокруг вас жизнь, вот только вами она пренебрегает. Шанс, который мне достался, второй раз не выпадает. Я уже получила сердце, и все эти люди в халатах с их приоритетами и предназначениями наверняка предпочтут сохранить жизнь кому-нибудь другому. Истина в том, что я тоже подохну.

Доктор Кальмет смотрел ей в глаза не моргая.

– Вы искажаете истину, мы никогда не оставляем людей, не сделав все возможное. И для вас тоже есть решение: временное искусственное сердце, в ожидании трансплантата.

Камиль снова покачала головой. Она уже видела, на что похожи пациенты, снабженные таким «сердцем». Они должны постоянно передвигаться с большой батареей под мышкой, провода от которой торчат из их груди, как леска с крючком из рыбьей пасти. Люди-машины. Она вспомнила пациентов на диализе, их серые лица, которые так поразили ее в детстве, и ее затошнило.

– Нет, – сказала она. – Никогда.

– Подумайте о том сердце, которое борется в вас, укореняется в вашем теле, несмотря на эту внутреннюю войну. Больной, который тоже нуждался в пересадке, наверняка уже умер, потому что не смог получить ВАШЕ сердце, то самое, которое бьется в вашей груди, каким бы дефектным оно сегодня ни было. Вы не имеете права сдаться.

Камиль взяла себя в руки и в свой черед посмотрела на врача:

– В таком случае скажите мне, по крайней мере, кому принадлежало это сердце. Чтобы я перестала коллекционировать результаты биопсии и смогла дать ему какое-то имя, лицо, личность. Чтобы хотя бы знала, кому обязана жизнью, пусть даже она оказалась гораздо короче, чем я предполагала. Мне бы так хотелось пообщаться с его семьей, увидеть фотографии, поговорить, прежде чем… умереть, так и не узнав этого.

– Вы горячитесь. Я ведь вам говорил и еще раз говорю, что я не…

– Вы же можете узнать. Позвоните.

– Невозможно. Вся информация закрыта, и я вам гарантирую, что ни мне, ни кому-либо другому в этой больнице неизвестно, как зовут донора. Вся документация хранится по частям… изъятие, доставка, сама пересадка… чтобы никто не узнал. Ваше сердце – всего лишь штрихкод в «Кристалле», у него нет ни имени, ни адреса. Только директор биомедицинского агентства да несколько других начальников, которые работают с ним, знают коды и имеют доступ к досье донора, но они ни за что на свете не скажут. Не пытайтесь разузнать больше, это ни к чему не приведет. У вас нет права заявиться к семье вашего донора и снова оживить горе, которое, быть может, им удалось забыть.

Камиль злилась на свое бессилие. Она знала эти слова наизусть. Закон о медицинской этике от 1994 года: «Донор не может знать личность реципиента, а реципиент личность донора».

– Я не могу иначе, это сидит внутри меня. И часа не проходит, чтобы я не думала о своем доноре, которого пытаюсь себе представить. Какой была его жизнь? От чего он умер? Или это была она? И… все стало еще хуже с тех пор, как мне кажется, что сердце со мной говорит. Требует мести.

– Требует мести? Объяснитесь.

И Камиль не сдержалась. В любом случае ей уже было нечего терять.

– Мне снится, что какая-то молодая женщина зовет меня на помощь, я даже… – она положила на стол пачку сигарет, – купила эту гадость, хотя никогда в жизни не курила. Сигареты мне отвратительны до такой степени, что вы не можете себе вообразить. И как вы это объясните?

Врач смотрел на сигареты, явно ошарашенный.

– Подавляющие отторжение препараты могут исказить ваши желания и ощущения, в частности вкусовые.

– Мне не нужны научные объяснения. Не нужна эта наука, которой не удается меня спасти. Тут что-то другое, теперь я в этом уверена. Я, быть может, и умру, но не раньше, чем пойму, в чем тут дело.

Она смахнула навернувшиеся слезы тыльной стороной ладони.

– Вы говорите, что сердце, которое бьется во мне, пытается срастись с моей нервной системой, а мое тело хочет его уничтожить. Вы говорите, что это ненормально, что это бросает вызов статистике. Так вот: Я САМА бросаю вызов статистике, с самого раннего детства. Существует ли другое объяснение для моих повторяющихся снов, внезапных скачков настроения и определенных изменений в моих желаниях?