Русский диверсант - Сергей Михеенков

В довольно просторном фойе, освещенном приглушенным светом и обставленном дорогой, но обшарпанной мебелью, видимо, наспех свезенной сюда по приказу какого-нибудь интенданта, пахло празднично — то ли дорогой парфюмерией, то ли фруктами. Радовский давно отвык и от того, и от другого. Вверх вела белая лестница с серыми, глубоко вытертыми ступенями. И там стукнула дверь, и тут же радостный женский голос окликнул их:

— О! Кто к нам пожаловал! Вадим Дмитриевич! Вадичка!

— Лизонька! — театрально кинулся к лестнице Зимин. — Вы все хорошеете, прелесть вы наша!

Радовский невольно поморщился. Благо, в темноте этого, видимо, никто не заметил.

Хозяйке на вид было лет сорок пять. Вторая молодость располневшей женщины, к тому же, видимо, одинокой. Это Радовский определил сразу, по взгляду больших карих глаз, с любопытством скользнувших по его лицу и на мгновение задержавшихся в притворной нерешительности. Она тоже изучала его. Интересно, что она подумала о нем? Потрепанная всеми вселенскими ветрами физиономия незадачливого искателя фортуны здесь, в Смоленске, где русские в тылу у немецкой армии торопливо строили столицу новой России, новой, очередной своей утопии, была, конечно же, не диковинкой. Кого она в нем видела, эта женщина, у которой тоже было свое прошлое? Усталого человека, опирающегося на самодельную трость и всячески старающегося скрыть, что без нее ему не обойтись? Авантюриста, которому безразлично, с какой армией искать свою фортуну? Жестокого фанатика офицерской чести?

— Радовский Георгий Алексеевич, мой боевой товарищ, — с тою же театральностью, но уже не так восторженно представил его Зимин.

— Фрау Эльза.

— Вадичка, ради бога, перестаньте. Для друзей — просто Лиза.

Радовский поцеловал ее руку, которая оказалась маленькой и прелестной, как у курсистки. Пальчики Лизы были теплыми, немного влажными, видимо, от волнения, и пахли французскими духами.

— У вас прекрасные духи, мадам, — сказал он, улыбаясь в усы. — Но ручка еще прелестней.

— Духи из Парижа, — засмеялась Лиза, явно взволнованная второй частью комплимента. — Вадичка нас не забывает.

— Вадим, ты занимаешься коммерцией? — Радовский обернулся к Зимину.

— Дружище, сейчас все занимаются коммерцией. Если мы хотим построить новую Россию, то главные механизмы экономики должны быть в наших руках. В том числе и вот в этих прелестных ручках! — И Зимин ловко перехватил руку растерявшейся Лизы и энергично расцеловал ее.

— Господа, вы меня смущаете прямо в прихожей, — наконец, нашлась и она.

Они рассмеялись и пошли по белой лестнице вверх, где в комнатах уже слышались приглушенные женские голоса.

— Сашенька сегодня свободна? — услышал Радовский полушепот Зимина.

— Да. Я ее сейчас позову.

— Не для меня…

— Хорошо, хорошо, Вадичка… Я все поняла. Предупрежу…

— Какая ты умничка. Нам пару шампанского и коньяк. И еще, как всегда, шоколад и фрукты.

— Хорошо, хорошо, Вадичка. А кого позвать для тебя?

— Эту ночь, дорогая Елизавета Павловна, я хотел бы провести с вами!

— Ах ты, испорченный мальчишка!

Радовский услышал возню, притворное рычание Зимина и восторженные всхлипы Лизы.

Да, неплохо они тут устроились. Тихие ночи без обстрелов и бомбежки. Тихое заведение. Шампанское, фрукты, французские духи… Не оборачиваясь, Радовский продекламировал:

И всю ночь звучит зловещий хохот

В коридорах гулких и во храме

Песни, танцы и тяжелый грохот

Сапогов, подкованных гвоздями.

Он шагнул в распахнутую дверь и оказался в просторной зале, драпированной зеленым бархатом и тяжелыми портьерами до самого пола. Паркет был навощен. Пахло так, как пахнет в старом платяном шкафу, из которого только что убрали всю одежду. Одежда всегда хранит запах человека, носившего ее. Вот и эта просторная комната, загроможденная вдоль стен тяжелыми складками зеленого бархата и просторными кожаными диванами, пахла людьми, в разное время бывавшими здесь. Это был запах женщин и мужчин в минуты их откровения, подавленного страдания и притворной любви, которая в какое-то мгновение могла стать настоящей.

Они подошли к столу, на котором уже стояли бутылки, фужеры и фарфоровая ваза с фруктами. Зимин налил коньяку. Они выпили. Радовский продолжал принюхиваться к позабытым запахам забытой жизни. Зимин заметил это и сказал:

— Ты и ее будешь обнюхивать? Смотри, не испугай.

— Кого?

— Сашеньку. Сейчас увидишь ее.

Вскоре в комнату вошли две девушки. Простучали каблучки, послышался смех, в котором Радовский сразу поймал фальшивые ноты все той же театральности и человеческой порочности, слегка замаскированной показной профессиональной развязностью.

— Меня зовут Сашей, — сказала блондинка и оперлась на его плечо, обдавая запахом дешевых духов и здорового молодого тела.

Радовский поймал ее руку и поцеловал прохладные пальцы, которые мелко дрожали, словно от холода. И в чаду не страстей, а угара…

— Что с тобой, милая? — наклонился он к ней и снова мысленно повторил: …И в чаду не страстей, а угара…

— Ничего, — улыбнулась она, неумело скрывая напряжение.

— Ты вся дрожишь.

— Это сейчас пройдет.

Через две недели на старенькой трофейной полуторке Радовский мчался по Варшавскому шоссе в сторону Рославля. Ему предстояло набрать партию добровольцев для формирования новой боевой группы. Там, в Рославле, он действительно вспомнил дни, счастливо проведенные в Смоленске. Запах духов, а может, фруктов, блондинку, ее мимолетную дрожь. И разговоры за столом. Пустые, нелепые разговоры, которые на фоне действительности рассыпались и втаптывались в заплеванную землю, как стреляные гильзы под ногами солдат.

А еще неделю спустя «Черный туман» получил первое свое задание: проникнуть в ближайший тыл русских, установить наблюдение за участком Варшавского шоссе, установить, сколько и какой транспорт движется в сторону фронта и обратно; тяжелую бронетехнику и артиллерийские орудия зафиксировать с точностью до единицы; на обратном пути оставить в тайнике в условленном месте, указанном на карте, комплект батарей питания для рации. В группу он включил ветеранов из остатков боевой группы первого формирования: Старика, Лесника и радиста Синенко по прозвищу Синий. Другим он не доверял так, как этим. Пока отлеживался в госпитале и ездил в Смоленск, две группы из его роты были заброшены через линию фронта в полосе русских 43-й и 33-й армий. Шесть и одиннадцать человек. Первая — с разведывательной целью. Вторая, состоявшая в основном из специалистов-саперов, имевшая задачу взорвать несколько мостов близ Варшавского шоссе, ни сразу, ни дня два спустя, в контрольное время, не вышла на связь и не вернулась в назначенное время. Однако вскоре радиопередатчик второй группы появился в эфире в своей частоте. Позывные давал правильно. Но радисты в штабе корпуса обнаружили, что работа радиопередатчика ведется под контролем. Из штаба корпуса, из отдела Один-Ц — разведка, прибыл офицер с переводчиком. Задал несколько вопросов ему, Радовскому, командирам взводов, добровольцам. Уехал. А через два дня нагрянула проверка. В казармах и в домах, где квартировали офицеры, все перевернули вверх дном. Ничего не нашли. Рота тем временем по приказу проверяющего офицера занималась на плацу строевой подготовкой. Без оружия. И слава богу.