Миллион открытых дверей - Джон Барнс

Аймерик покачнулся, как будто его ударили в живот. Биерис мне пришлось поддержать. Ее пару раз вырвало, и только потом она пришла в себя окончательно. Судя по тому, как они оба смотрели на меня, продемонстрировавшего явный иммунитет к побочным эффектам спрингер-транспортировки мне показалось, что они жалеют о том, что я не остался дома и не покончил с собой.

— Добро пожаловать в Каледонию, — поприветствовал нас высокий пожилой мужчина. — Я — посол Шэн. Кто из вас Амброуз Каррузерс?

— Уж если кому так называться, — сказал Аймерик, — так это мне. Но я предпочитаю свое оккитанское имя — Аймерик де Санья Марсао. Это Биерис Реал и Жиро Леонес, мои личные помощники.

Шэн кивнул.

— Рад знакомству. Боюсь, персонала и пространства у нас тут маловато — это здание мы соорудили за последние сорок восемь часов, и тут еще многое, очень многое предстоит сделать. Поэтому я предлагаю вам сразу же отправиться в ваши новые квартиры, а багаж мы вам перешлем, как только он прибудет. Мне очень жаль, что мы не можем оказать вам подобающего гостеприимства, но наши переговоры с правительством Каледонии относительно снабжения Посольства заморожены.

— Вы хотите сказать, что они хотят вас в этом обвинить либо хотят вынудить вас работать на них.

Посол кивнул.

Я надеялся, что все, о чем они говорят, просто-напросто некая тактичная форма и что то, чего они на самом деле хотят, выплывет в ходе обсуждения. Но неужели они на самом деле хотят именно этого?

— Наверняка. И не удивляйтесь, если они сунут вам взятку уже после того, как сделка будет заключена. Любая сумма, превышающая две сотни утилей, считается большой и может быть сочтена взяткой.

— Пожалуй, вы тут будете просто бесценны для нас.

— В Каледонии нет ничего бесценного. Это единственное место на всех планетах Тысячи Цивилизаций, где у всего, положительно у всего есть точная цена.

Аймерик, говоря это, улыбался. Шэн рассмеялся и кивнул. Мы с Биерис были не на шутку озадачены.

Мы перешли в соседнюю комнату, где несколько посольских служащих выдали нам длинные, до колена, теплые парки с прозрачными масками. Наверное, это следовало расценить как некое предупреждение, но ничто не могло на самом деле подготовить к тому, что ждало нас за порогом Посольства.

Мы оказались как бы в криогенной аэродинамической трубе. Вода, попадая мне на бороду и усы, мгновенно замерзала.

Я понял, для чего предназначена маска, и опустил ее, но до этого успел пару раз вдохнуть пропахшего хлором и обжигающего легкие воздуха. Ветер ударил мне в грудь с такой силой, словно меня ткнули бревном.

— Не бойтесь, companho, — прокричал Аймерик, стараясь перекрыть стон и завывания ветра. — Просто мы прибыли во время утренней бури. Во второй половине дня будет покруче!

Мне трудно было представить, что бывает покруче, а ведь я в свое время довольно часто катался на лыжах с гор на Северном Полюсе.

— Сколько хлора в воздухе? — прокричал я.

— Сейчас много. Во время утренней бури в воздухе носится все то, чем дует от залива. Похоже, за нами прибыли. Вон «кот» едет.

Прибыл за нами здоровенный гусеничный вездеход. Его фары отбрасывали лучи и освещали приземистые темные дома.

— Где все остальные? — прокричала Биерис.

Я с трудом ее услышал.

— Внутри! Они не безумцы! Выйдут когда буря утихнет — через полчасика!

Биерис снова что-то крикнула, потом, можно сказать, завопила:

— Я тебя спросила: почему в центре города нет освещения?

— А зачем его включать, когда никого нет на улицах? И зачем окна, когда смотреть не на что?

Аймерик, отвечая Биерис, тоже кричал, но похоже было, что ему совсем неинтересно. Наверное, позднее нам предстояло убедиться в очевидности его слов.

Тут с нами поравнялся «кот», и я, пожалуй, понял, почему вездеход получил такое прозвище. Все его механизмы издавали урчание и стоны разной высоты, к которым прибавлялся свист ветра в каждом зазоре между деталями. В целом возникло такое впечатление, будто оглушительно мурлычет гигантский кот, свернувшийся клубочком где-то в недрах преисподней.

Мы взобрались по лесенке, выброшенной из кабины. Распахнулась наружная дверь. (Довольно скоро я выяснил, что каждый вход на Нансене оборудован двойной дверью. Местные понятия о том, что такое ne gens, заключались в том, чтобы держать обе двери открытыми. Пожалуй, это было единственное, в чем обитатели Каледонии и Земли Святого Михаила сходились.) Мы попали в тесный обогревательный люк «кота». Аймерик закрыл за нами дверь. Открылась внутренняя дверь.

Аймерик заплатил водителю. Это меня удивило, и Биерис тоже — она изумленно глянула на меня. Мы стащили тяжеленные куртки.

Тут Аймерик громко, басовито расхохотался и обнял водителя.

— Господи, Брюс!

— Он самый. А я уж боялся, что ты меня не вспомнишь.

— Ха! Встреча с тобой — пока первое приятное происшествие.

Он представил нас средних лет водителю, который, как выяснилось, был его другом в пору студенчества.

Я не сразу уразумел, что Брюс не был преподавателем Аймерика. И дело тут было не только в том, что Аймерик шесть с половиной лет провел в состоянии анабиоза. Кожа у Брюса была какая-то странная — как бы дубленая, что ли, и покрытая множеством бурых пятнышек. В седых волосах попадались отдельные пряди, которые, казалось, обработали отбеливателем. Я еще подумал: уж не из-за хлора ли в воздухе они так пострадали.

Аймерик и Брюс заговорили обо всяком таком, о чем обычно разговаривают люди, которые давно не видели друг друга.

И поскольку рассказать им друг другу нужно было о том, что произошло за много стандартных лет (последними письмами, как я понял, они обменялись еще до того, как Аймерик прибыл на Уилсон), разговор их продолжался весь час, пока мы ехали до Утилитопии. В Новой Аквитании таких больших городов нет. Согласно концепции, новые города там начинают строить после того, как старые достигают определенных размеров. Поэтому в итоге по мере внедрения архитектурных новшеств каждый город приобретает свой, особенный облик.

Здесь же занимались тем, что непрерывно расширяли Утилитопию.

Мы ехали, Брюс с Аймериком беседовали. Буря сменилась холодным дождем. Температура снаружи понизилась почти до точки замерзания. Зажглись фонари, стали видны дома. Большая их часть была похожа на бетонные коробки под остроконечными крышами. Даже церкви — и те были жутко похожи одна на другую. Низкий портик и очень высокий трансепт с двумя шпилями. Из-за этого церкви казались огромными стервятниками, готовыми спикировать на улицы.

Церквей здесь было очень много.

То и дело мимо нас проплывали трекеры, и свет их фар прорывался сквозь пелену дождя и выхватывал из тьмы стены домов — голубовато-серые или красновато-коричневые. Я вырос, можно сказать, за рулем вездехода, но теперь они казались мне жутко неуклюжими, старомодными. Мне стало, немного грустно от мысли о том, что и здесь они через год исчезнут, и их заменят спрингеры.