Красная площадь и её окрестности - Михаил Кириллов

Митю ждали. И дело было не только в радушии его земляков и в уважении к нему – ведь он учился в Ленинграде, в Академии, а в том, что в годы оккупации немцы повесили и его отца, и его мать, так как они были коммунисты, а отец еще и председатель сельсовета в этих Смильчинцах. Люди об этом помнили.

Оказалось, что в селе у Мити живет его сестра, десятиклассница. Хорошая девушка с необычным для этих мест именем Гера. Я уже потом понял, зачем он меня пригласил к себе на родину. Но мы с ней не подружились почему-то. Были и другие знакомства, но и они не захватили меня. Было мне только 20 лет.

Ходили с Митей на бахчу. За чекушку водки сторож-дед готов был отдать полбахчи. Но ведь много не съешь и много не унесешь. Зато, какими вкусными были и арбузы, и дыни!

В газете «Правда» в те дни вышло Постановление ЦК и Совета Министров, подписанное Маленковым, о снятии с колхозов и совхозов всех недоимков, или долгов. Сельское хозяйство было в послевоенном упадке, много ли возьмешь с голого. Постановление было очень своевременным. Я решил, что мне следует, как комсомольцу, донести текст Постановления до колхозников. Отправился на полевой стан, где копнили сено десятка полтора женщин и двое мужиков, и в перерыве прочел им этот документ. Слушали внимательно и одобрительно.

В соседнем доме крыл крышу седой старик. Он хвастался, что в Гражданскую войну воевал в Конной армии под началом Семёна Михайловича Будённого.

По вечерам на площади возле почты под гармошку танцевала молодёжь. Парни шалили. А девчонки визжали: «Видчипись вид мэне. Я – маленька. Я с тридцать першого!» Всем было хорошо.

Перед отъездом на веранде хаты у Митиной тетки состоялся прощальный ужин. Ассортимент угощений был тот же. Зато гостей было полсела. Никого не приглашали, приходили все, кто хотел. Так здесь было принято. Когда уходили, весело было смотреть, как вместо одной круглой луны на небе видно было полторы. Не одна и не две, а полторы. А босые ноги утопали в прохладной пыли сельской дороги.

В конце августа вернулись в Ленинград. На Украине я тогда был впервые. Шел восьмой год после окончания войны. Украина оживала. Поездка оставила тёплую память братства советских людей того времени.

Учёба в Академии успешно продолжалась. С этим было связано много важных событий. Об этом я написал и издал целую книгу, которая так и называется «Моя академия».

Только на последних курсах я понял, что буду терапевтом. Помогли мне в этом выборе замечательные преподаватели С.Б.Гейро и Г.Н.Гужиенко. Выбор-то был на всю жизнь.

В 1956-м году я закончил ВМА им. С.М.Кирова и был назначен младшим врачом парашютно-десантного полка в г. Рязань. Пришлось расстаться с полюбившимся Ленинградом, с академическими аудиториями, с гордым крейсером «Авророй». К тому времени я уже был женат (женился на своей сводной сестре Людмиле), и у нас родилась дочка Маша.

Служба в полку пошла нормально. Командиры, врачи и солдаты медпункта быстро стали моими друзьями. С парашютом прыгал, как все. Полк был под две тысячи человек, врачебный опыт накапливался быстро.

В Москву ездил и был в курсе всех московских дел. Хрущёв, расстреляв Берия, со временем устранил всех других соратников Сталина, а позже и память о самом Сталине.

Осень 1956-го года выдалась напряженной из-за событий сначала в Польше (Владислав Гомулка), а позже в Венгрии (Имре Надь). Туда были введены наши войска. Псковская дивизия ВДВ была десантирована на Будапешт. Подняли по тревоге и наш полк. Уложили парашюты, в том числе и мне, хотя до этого я еще не прыгал. Позже воздушный вариант десантирования отменили. Загрузились на платформы на станции Рязань-2, две недели сидели в части и ждали. Приезжал легендарный генерал Маргелов. События в Венгрии разрешились, причем немалой кровью, и нашему полку был дан отбой.

Чуть позже, где-то в ноябре, в полку прошло открытое партийное собрание по поводу решений 20-го съезда КПСС. Зачитали письмо ЦК об осуждении культа личности И.В.Сталина по докладу Хрущева.

Нужно сказать, что пересмотр представлений о роли Сталина в истории нашей страны оказался болезненным для всех. Партсобрание напоминало растревоженный улей. Болела душа за факты уничтожения Сталиным своих соратников по революции и социалистическому строительству, хотя бы и в интересах сохранения единства руководства страной. Репрессии были оправданы, но были чрезмерны. А как же его заслуги в организации победы над фашистской Германией?! Почему подход к оценке Сталина был таким односторонним, поспешным и закрытым. У меня тогда сложилось мнение, что вскрытие «абсцесса» было необходимо, но что кому-то нужно было размазать гной по всей советской истории, а это было чревато еще большими последствиями. Говорили о культе личности, но какова была личность!

Вслед за разоблачительной компанией тело Сталина было извлечено из Мавзолея и захоронено рядом. До этого я еще успел увидеть тела Ленина и Сталина, лежавшие вместе в Мавзолее. Сталинград был переименован в Волгоград, также как и все другие города и предприятия, носившие его имя. Был снят бюст вождя и с памятника в сквере в Рязани. Говорили, что сохранился памятник ему только в г. Гори на его родине. Не оставляла мысль об излишней жестокости принятых решений как если бы к правде примешалась чья-то месть.

Запомнилось и ещё одно событие того времени.

1959-ый год. В то время в Рязани, будто бы, действовала нелегальная молодежная коммунистическая организация, по-видимому, студенческая по своему составу. Но говорили об этом глухо.

Как-то плыл я на теплоходе по реке Оке от Рязани до Белоомута, возвращаясь из отпуска на артиллерийские стрельбы. Я был в военной форме. Сидел на палубе, уставленной мешками и чемоданами. Людей было много. В основном, колхозники. Вскоре обратил внимание на парня, сидевшего на лавке напротив меня. Не заметить его было нельзя. Он периодически возбуждался и начинал бессвязно кричать. При этом он зло, на разные лады, повторял проклятья, типа «Свинья! Будь ты проклята! Свиная рожа! Будь ты проклята, кукурузная свинья!» Он ни к кому конкретно не обращался, но слышен был всем, и река далеко разносила его проклятья. Можно было принять его за юродивого. Отдохнув немного, он повторял свой «репертуар». И так в течение часов двух. В такие минуты он производил впечатление сумасшедшего, на которого «находило», а, может быть, и впрямь был ненормальным. Он уже изрядно надоел утомленным спутникам, среди которых преобладали крестьяне, и на него уже перестали обращать внимание, вздрагивая лишь всякий раз, когда он начинал орать.

Как врачу мне было любопытно наблюдать за ним, и во мне зародилось сомнение. Он был не один, и этот второй вел себя невозмутимо, временами отлучаясь и бродя по палубе. Заметил я, что между припадками крика и проклятий «юродивый» становился вполне нормальным. Все это не напоминало мне ничего из психиатрии. А вот образ Никиты Сергеевича вполне.

Я даже прошелся по палубе мимо него, чтобы лучше его разглядеть. Да, конечно, умный, ироничный и временами наглый взгляд его не оставлял сомнений в инсценировке. Но в таком случае это была тяжелая работа.