Два сфинкса - Вера Крыжановская

– Прекрасно! За это время я управлюсь с приданым Валерии. Через три дня я еду устраивать дела, а недель через шесть привезу в Рим невесту.

Этот разговор происходил на террасе большого, прекрасного, окруженного садом дома, расположенного на Целийском холме.

За столом, на котором стояли корзина с фруктами, большая амфора старого фалернского вина и серебряные чеканные кубки, сидело двое мужчин, уже зрелых лет. Здесь, прихлебывая ароматное вино, они только что решили судьбу своих детей.

Сенатор Кай Марций Долабелла и его гость – бывший квестор Люций Валерий были друзьями с детства. Прихотливая судьба разлучила их на долгие годы. Но случайная встреча несколько недель тому назад оживила прежнюю дружбу, и добрые старые отношения возобновились и в конце концов возникла мысль соединить детей их брачными узами.

Оба приятеля представляли полнейший контраст.

Несмотря на свои пятьдесят два года, сенатор был еще в полном цвете сил. Ни одного седого волоса не было видно в его густых, черных, как вороново крыло, волосах; свежее лицо, полны огня глаза, а его высокая фигура дышала величавым спокойствием. Несмотря на родовитость, которой веяло от него, любезность и веселость выдавали в нем человека, любившего пожить.

Люций Валерий был немного моложе, но на вид ему можно было дать лет шестьдесят. Что-то жестокое и суровое светилось в его зеленоватых, впалых глазах.

Осушив кубок за здоровье жениха и невесты, приятели продолжали беседовать. Сначала они обсудили вопрос об устройстве будущей четы на новом месте, так как Галл, назначенный легатом префекта Александрии Эмилиана, через два месяца должен был сопровождать своего начальника на место их службы.

С этой интимной темы незаметно перешли они к политике и заговорили о волновавших империю смутах и о частых переменах на троне. Тут, по поводу смерти Деция, вспомнили они и старого товарища, которого Валерий потерял из виду со времени своего отъезда в Азию, где занимал довольно высокий военный пост.

– А бедный Сульпиций скверно кончил, – со вздохом заметил сенатор. – Он был совращен в отвратительную секту христиан и, во время строгого гонения при покойном императоре Деции, на него донесли. Все усилия разубедить его в убеждениях оказались тщетны; безумие этих несчастных, как тебе известно, почти всегда неизлечимо. Так и Сульпиций остался непоколебим. Подробности я знаю от нашего общего приятеля, префекта Вифинии. Бессильный спасти безумца, он приказал обезглавить его.

При упоминании о христианах Валерия передернуло, и в глазах вспыхнул недобрый огонь. Хриплым голосом он объявил, что подобные потачки презренным сектантам, потрясающим основы империи и вносящим в семьи позор и бесчестье, столь же преступны в его глазах, как и смешны. Если божественными императорами Галлиеном и Валерианом объявлено будет новое преследование, то он снова поступит на службу, чтобы лично уничтожать проклятых и, разумеется, сентиментальностями увлекаться не станет.

В его голосе звучала такая ярость, такая беспощадная жестокость, что сенатор удивленно взглянул на него. Когда Валерий кончил свои проклятия и утомленный замолк, Кай Марций взял приятеля за руку и дружески спросил:

– Почему ты так ненавидишь христиан? Я уже замечал, что одно их имя: приводит тебя в трепет. Насколько мне известно, никто из твоих не был заражен новым лжеучением; значит, какая-нибудь иная причина внушает тебе такую ненависть к ним. Доверь эту тайну старому другу.

Валерий облокотился на стол, опустил голову на руки и задумался. Через минуту он выпрямился и сказал с горькой улыбкой:

– Ты угадал! Христианам я обязан тем, что поседел в одну ночь и преждевременно состарился; рана в душе моей доселе еще не закрылась. Достаточная, стало быть, причина у меня их ненавидеть, не правда ли? Только слово «ненависть» чересчур слабо, чтобы выразить мои чувства к этим негодяям: я все тебе скажу.

Он собирался с мыслями, выпил кубок вина и начал:

– Прежде всего я должен сказать несколько слов о моей женитьбе. Я познакомился с Фабией во время одной из моих поездок. Она была из знатной семьи, но бедна и сирота. Мне удалось как-то оказать ей услугу, и тут я безумно влюбился; Фабия была прекрасна, как Афродита. Я счел за великую милость богов ее согласие стать моей женой, и окружил ее вниманием, любовью и всевозможной роскошью.

Семь лет я наслаждался безоблачным счастьем, пока случай не разрушил все.

Пожар повредил мой дом, я жил тогда в Сполето, и я приступил к его исправлению. Для реставрации живописи в атриуме и триклиниуме мне рекомендовали одного талантливого живописца.

А пока шли эти работы, служба вынудила меня уехать на несколько недель; по возвращении я нашел странную перемену в Фабии. Веселость ее исчезла, она избегала меня и пренебрегала Валерией, которой в то время было пять лет. И вот, однажды я подметил, как жена и художник обменялись подозрительными взглядами. Я умолчу о том, что я перечувствовал и перестрадал тогда.

Ты понимаешь, что раз у меня зародилось подозрение, я захотел узнать правду. Поэтому я сделал вид, что отправляюсь в двухнедельную поездку, а сам на следующее же утро вернулся и пробрался в триклиниум, отделку которого заканчивал презренный.

Спрятанный в складках завесы, я стал свидетелем оживленного разговора Фабии с художником и подозрения мои подтвердились. В одном я ошибся: дело шло не о любви, но о гораздо худшем. Негодяй не только похитил у меня сердце жены, но он отвратил ее душу от веры отцов и от обязанностей супруги и матери, заразив ее фанатизмом и безумием своей секты, так как он был христианином.

Он страстно говорил ей о Добром Пастыре, к стаду которого она принадлежала, об очищении посредством крещения и, наконец, о блаженстве мученичества.

Фабия в волнении слушала его глупости и затем заплакала, жалуясь на трудность отдаться делам благочестия, какие налагала на нее новая вера, из-за нетерпимости и нечестивой гордости, омрачающих мою душу. И представь себе! Эта презренная собака осмелилась тогда предложить ей бежать! За время моего отсутствия она должна была уехать в Милан, к одному из их епископов. Он даст ей рекомендательное письмо, благодаря которому она будет принята в общину, тем более, что она уже крещена.

– Там, – продолжал он, – тебя спрячут и ты будешь иметь возможность работать в винограднике Господа, ухаживая за больными, помогая бедным и благовествуя заблудившимся нашим братьям.

Я думал, что меня хватит апоплексический удар. Моя жена – христианка!. Она уже крещена! Она готова бежать из-под супружеского, крова и бросить меня с Валерией!..

Но, несмотря на мою ярость и отчаяние, я мужественно смолчал и дождался, когда Фабия ушла в свою комнату. Тогда я позвал двух рабов, приказал им связать этого негодяя и отослал его при записке к префекту, и тот преподнес проповеднику блаженный мученический венец, которого он так жаждал.

Но справедливое возмездие мерзавцу не избавляло меня от несчастья. Позор сторожил порог моего дома: Фабия ежеминутно могла выдать свое безумие и быть арестованной.