Карантин - Вероника Батхен

животе, круглящемся под платьем, толкался ребенок, колыхал плоть. Задумчивый отчим погладил пушистую бороду, улыбнулся, положил руку на тугое чрево и запел. Глубокий, текучий как река голос заполнил пещеру.

Когда мы были на войне,

Когда мы были на войне,

Там каждый думал о своей

Любимой или о жене.

И я бы тоже думать мог,

И я бы тоже думать мог,

Когда на трубочку глядел,

На голубой её дымок.

Мирослав с Ладой подпевали, кое-как попадали в ноты. Лешка молчал. Светозар покосился на пасынка, но не стал прерывать добрую песню ради худой ссоры.

Последний рывок сквозь темные коридоры дался непросто. Все запыхались, карабкаясь вверх, у Мирослава подвернулась нога, Лешка расшиб коленку, Лада задела макушкой каменный выступ и долго хныкала. Но до цели оставалось рукой подать. Воздух сделался свежее, запахло мокрыми листьями, под ногами снова захлюпало. Холод проник под одежду, выстудил ноги, дети начали чихать, маму опять стошнило. Коридор пошел круто вверх, струйки дневного света мешались с ручейками воды. Гладкобокий валун, похожий на старую черепаху, перегородил путь, Светозар долго возился, прежде чем вытолкнул глыбу наружу и сам выполз следом, в распадок соснового леса, на спину безымянной горы.

Маму и Ладу поднимали уже по веревке. Руки Лешки покрылись сложной сетью царапин и ссадин, закровоточили. Оглядевшись вокруг и не найдя ничего подходящего, Лешка вытер ладони о мох, покрывающий россыпь серых камней. Пятна мгновенно исчезли с мокрой зелени.

Семья очутилась подле развалин древнего храма – за давностью лет сохранились только ступени, треснувшая плита алтаря и мраморная чаша у старого родника – ещё несколько лет назад там была вода, теперь выемку заполняли сухие листья. Повеселевшая Лада играла, крутила пестрый волчок на плоском камне, но лицо сестренки оставалось бледным. Остальные выглядели ещё грустней.

- Родной, надо разжечь огонь, согреться и очиститься, - мамин голос звучал настойчиво. – Дорога оказалась опаснее, чем я думала.

- Нам повезло, - возразил Светозар. – В подземельях порой водятся твари и пострашнее чумы – хорошо, что мы с ними не встретились.

- Поэтому и говорю – дым, огонь, травы. Если нельзя переодеться, надо хотя бы обсохнуть и запастись силами.

- Ты права, родная. Алексей, марш за дровами. Мирослав, собери растопку. Остальным отдыхать, я за водой.

- Светозар! – укоризненно покачала головой мама. – Не забудь!

В рюкзаке нашлись и лепешка, и яблоко. Отчим положил дар на плиту алтаря, поклонился – место следовало почтить. Воздух на миг сгустился, над вершинами трижды прокричал ворон. Мама улыбнулась – все хорошо, жертва принята…

Усталом Лешке совсем не хотелось бродить по мокрому лесу в поисках сухих поленьев, но взбучка отчима привлекала его ещё меньше. Охапка хвороста набралась подле стоянки, обрадованная мама обняла сына и склонилась над кучей веток. Через пару минут в небо потянулась тонкая струйка дыма. Оставив маму колдовать над огнем, Лешка полез вверх по склону – следовало найти ещё несколько толстых веток, поваленное дерево, или порубку – лесники иногда зачищали посадку. Под ногами потрескивала и приятно пружинила хвоя, вкусно пахло грибами. Лешка вгляделся - в жухлой траве уже поблескивали склизкие шапочки маслят. Зажарить бы их с картошкой...

На пригорке из земли выступала каменная гряда. Заросли шиповника и боярышника окружали её, гроздья ягод на ветках смотрелись брызгами крови неведомого чудовища. Лешке захотелось взглянуть, что прячется по ту сторону стены.  Невольно подражая отчиму, мальчик подкрался к гряде и осторожно приподнял голову над камнями.

Сумасшедшую с виду крашеную в рыжий старуху в красном тряпье он уже где-то видел. И собеседника её видел – в кино про гладиаторов. Гривастый шлем, пластинчатые доспехи, короткий меч на поясе, сандалии с ремешками. Суровый взгляд, шрам на предплечье, змейка татуировки… И колючие ветки шиповника, проступающие сквозь контур фигуры. Призрак?

Всклокоченная старуха рвалась вниз, к тропе, римский воин перекрывал ей дорогу резкими выпадами меча. Противники яростно спорили – Лешка не слышал ни слова, но чувствовал и гнев, и ядовитую злость и непоколебимую уверенность. Похоже, римлянин защищался – или защищал кого-то? И пробить оборону с наскока не получалось.

Взмах костлявой руки – и трава задрожала, заколыхалась, вспучилась. Сотни крыс – тощих, грязных серых и черных крыс поспешили по склону, обтекая каменную гряду. Лешка слышал их писк, шорох лапок, щелканье желтых зубов. Но испугаться за маму и малышей не успел. Бык с серебряными рогами встал за спиной воина, невидимая стена остановила противных тварей, отшвырнула их, как буря швыряет сухие листья. Мрачный римлянин покачал головой, крест-накрест прочертил мечом воздух. «Ты не пройдешь» понял Лешка. Теперь старуха совсем взъярится!

Перекошенное гневом лицо вдруг разгладилось, помолодело, красные лохмотья превратились в царственный бархат, лохмы в прическу из множества тонких кос. В глубоком вырезе платья заблестело золотое тяжелое ожерелье, браслеты звякнули на запястьях, длинные серьги опустились вдоль болезненно худых щек.  

Женщина опустилась прямо в траву, раскинула складки платья. Римлянин присел рядом на корточки – похоже им нашлось, о чем поговорить. Слов Лешка не различал, и даже не слышал, но читал по выражениям лиц – красавица уговаривала, умоляла, сулила что-то, призрак оставался непреклонен. Наконец, женщина встала, сердито тряхнула волосами и погрозила собеседнику кулаком. Призрачный бык опустил рога, шагнул вперед. Громыхнуло так, что Лешка зажмурился. Здоровенная седая крыса порскнула вверх к зарослям, женщины и след простыл. Пора убраться отсюда!

Осторожно передвигая затекшие ноги, Лешка спустился на мягкую землю. Запахло дымом – кажется костер разгорелся. Но найти хорошее поленце все равно надо. Вон поваленная сосна!...

Невыносимо холодная ладонь прикрыла Лешке глаза. Он хотел дернуться, вывернуться, но нутром почуял – вреда не будет. Призрак не нападал, не желал смерти. Тихий голос произнес фразу на непонятном языке, похожую на детскую считалочку. Сумрак рассеялся.

Лешке почудилось: он смотрит на Феодосию с высоты вертолета. В домах разгораются тусклые огоньки – каждый сполох болезнь; тысячи крыс разбегаются по щелям и подвалам, несут заразу; яд пропитывает воздух и воду. Женщина в красном верхом на черном коне скачет по улицам, стелются по ветру длинные рукава, остаются на мостовой пятна дряни. Женщина несет чуму, она и есть чума, ненасытная и безжалостная. Город дрожит и корчится в муках, горы трупов сбрасывают с грузовиков в ямы на старом кладбище – вот дворничиха баб Валя и её крикливая внучка, вот художник Аркадий Палыч, вот продавщица Наиля, вот Илья Бабаджи и его младший брат Ромка, вот веселый Костик, умница Таня,