Никто не выживет в одиночку - Маргарет Мадзантини

Под конец они не особо отличались от других. Как если бы боль после многократных внутренних кругов обратилась в обычную глупость. Череда перепалок печальной низости. Он ходил в уборную, не поднимая сиденье унитаза, она подчас садилась на мокрое. Только этого ей не хватало, чтобы окончательно возненавидеть жизнь.

Можно подумать, что город и убил их. Делия изредка думает об этом. Обглоданный парк, чересчур маленькая квартирка. Прогулочная коляска на уровне черных выхлопных труб всех этих чертовых машин.

Выходить бороться каждый день с иллюзиями, с ускользающими вещами, которые только кажутся необходимыми. Неясные движения всех этих людей, частью которых являются и они сами. Как солитер, который тихо себе питается.

У Гаэтано глаза были другие. Сумасшедший взгляд ненормального человека. Он бился изо всех сил. Как можно оставаться самим собой, когда живешь в постоянном напряжении, в тщетном ожидании одобрения? Что-то поневоле извращается. Стараешься походить на других, на тех, у кого более или менее получилось. Уже и придел снизил. Хочешь только немного карманных денег. Хочешь нормально содержать семью. Уже не мальчик, твоим детям скоро в школу. И когда выпьешь вечером чуть больше, на следующий день тебя мучает геморрой. Не можешь позволить себе расслабиться. Не нравится жить за счет жены.

Гаэ знал, что заслуживает чего-то большего. Имеет право. Он работал в гостиной, за чашкой кофе. Нико на коленях. Идеальная картина. Но стоит ребенку нечаянно тронуть какую-нибудь клавишу, как Гаэ превращается в другого человека. Мужчина, мальчик с беспомощными глазами.

«Черт! Я должен сдать этот текст сегодня!»

Чуть не плакал. Мог бросить чашку на пол или рвать на себе волосы.

Нельзя себе даже представить, сколько глупого отчаяния, сколько неспособности жить умещается в душах людей. Делия смотрела на него, изрекала свои до боли обидные сентенции. Подбирала осколки, но не могла до конца простить его.

Это она и дети виноваты, что он стал работать на рынке скетчей и криминальных саг.

А что в результате? Неуравновешенный тип, что выкладывается до конца с режиссерами и заказчиками. Возвращается домой выжатый как лимон и переполненный ненавистью к миру.

А Делия не молчала.

«Нам достается от тебя самое худшее… Иди пиши свои тексты в другое место, оставь нас в покое…»

Первые деньги, которые он заработал, они разложили на паркетном полу в ряд. Ему казалось невероятным, что теперь он может расслабиться. Они пошли смотреть город, впервые сходили в ресторан.

Гаэтано заказал артишоки по-римски. Она чувствует запахи мяты и горелого чеснока.

— Ты не ездила в Орвието?

— Я туда больше ни ногой.

Гаэ макает кусочек хлеба в оливковое масло.

Делия должна была поехать в Орвието. Две недели назад, в первую субботу июня.

Был чудесный солнечный день. Со своей подругой Грацией они потягивали бы нескончаемый аперитив в винном баре со столешницами в форме животных, встали бы пьяненькие, потные. Шли бы в тишине стен из туфа до самого собора. Сели бы чуть поодаль и смотрели на него, пока алкоголь выветрится. Чтобы в конце концов сказать: «Настоящие мужчины построили эту бесконечность, но что ж поделать, если мы вышли замуж за козлов». У Грации тоже с мужем не все гладко. Но у него хотя бы деньги есть. Поэтому она может позволить себе большой дом и замшевые курточки.

Может, в Орвието нужен диетолог?

Теперь, когда они развелись, она серьезно подумывала перерезать все нити. Отводить детей в школу пешком, читать газеты, висящие на деревянной доске в баре с горячим шоколадом. Слушать зимой джаз, танцевать с детьми на улице.

Она надела свою белую блузку из шифона. Любимую. Которую она никогда не сушит на солнце, чтобы, не дай бог, та не пожелтела.

Дети были уже одеты. Нико валялся на полу, болтая с красным Могучим Рейнджером, которого подарил ему отец.

Делия вспоминает тот день.

Дети ждут. Она вся на нервах, распустила хвост, чешет голову, взлохмачивая волосы. Беспрерывно ходит туда-сюда, от окна в гостиной до сортира. Следит за тем, что происходит на улице. Еще немного — и опоздает на поезд.

«Он не придет, мам?»

«Конечно придет».

Где ты, скотина? Куда ты подевался?

«Пойдемте, подождем его внизу».

Поднимает детей.

«Быстрее!»

Берет сумку, хлопает дверью. Вваливаются в лифт. На вокзал она собиралась пойти пешком, они недалеко живут. Поэтому надела кеды. Прогуляться, подышать воздухом. Прийти пораньше, загодя сесть в поезд. Рассматривать перрон с мерзопакостными скамейками, в потеках мочи и пролитого пива. В предвкушении поездки. Поезд, расстающийся с городом. С болью в животе, со всем остальным.

Ей хотелось побыть на природе. Трогательный зеленый цвет. Деревья со своими высоченными кронами. Жизнь, переговаривающаяся с ветром.

А она все еще тут, возле дома. У входа в подъезд, откуда за ней наблюдает индиец-консьерж. Худой, но с животом, выпирающим под майкой (паленый «Ralph Loren») противного зеленого цвета, пьющий индиец. Сукин сын, женатый на принцессе, которая убирает лестницы и растит детей, пока он сидит сиднем тут, в полуподвальной дыре, где делают ставки на лошадей, рядом с химчисткой. Смотрит на нее теми же влажными невменяемыми глазами, которыми не отрываясь следит за бегами по телевизорам, прикрепленным к стене. Тебе, на хрен, что надо? Чего уставился, отвернись! Хренов индийский мужлан!

«Вы что-то хотели, леди?»

«Ничего не хотела, спасибо».

Нико вертится у нее под ногами. Индиец строит ему рожи. Потом крутится в ногах этого уродливого мужика. Дети бегут к любому, как собаки.

«Нико, иди сюда».

Берет его на руки. Притворяется, будто играет с ним. Не доверяет индийцу. Живет, подозревая каждого, как любая мать этого времени.

Космо не может больше стоять на ногах. Солнце бьет ему в голову, как лазерный луч. Он рушится на ступеньку бара. Делия поднимает его, потянув за руку.

«Вставай, здесь грязно».

«Когда папа придет?»

Младший зевает, может, уже забыл о море. Но старший не сводит глаз с дороги, как и мать, выискивает «ту машину» среди прочих.

Делия не думала об аварии, не думала: «Может, с ним что-то случилось». Ее не волнует, случилось или нет.

Думала то же, что думает в данную минуту, сидя в ресторанчике. «Сволочь, разбил мою жизнь. И этот день тоже».

Шифоновая блузка прилипла к телу от пота. Дети как ватные.

«Пойдем домой, мам».

«Стой спокойно».

Когда Космо опять садится, она больше не трогает его. Он уже чуть не плачет от злости, от жары, от всего. К счастью, на нем солнечные очки.