Мясорубка для маленьких девочек - Тонино Бенаквиста

— Это в каком смысле?

— Например, в смысле дротика в глаз, у меня пока еще рука твердая. Ты, конечно, такой же безмозглый, как газель Томпсона, но бегаешь медленней ее.

Его пинок в зад отправил меня в канаву; я ткнулся носом в тину и стиснул зубы, стараясь удержать стон. Но все же нашел в себе силы выкрикнуть:

— Не видать тебе моего участка, как своих ушей, дебил желторотый! И, пока я жив, ты свой рафинадный заводик не построишь. Не хочу тебя расстраивать, но у меня диабет. Думаешь, я буду терпеть круглый год все эти сладкие миазмы? В могилу меня хочешь загнать?..

— Ничего, тебе и так уж недолго осталось, старая кочерыжка. Все знают, что ты сидишь без гроша, по уши в долгах, и участок свой заложил, и лачуга твоя на ладан дышит, и жрать тебе нечего. Мы уже и с мэром договорились, а ты тут как бельмо на глазу, всем осточертел. Мой сахарный завод обогатит наш регион.

Я кое-как счистил с себя тину, страдая скорее от унижения, чем от грязи. Лаглод прав, кругом прав. Долго я не протяну. А в хосписе не жаждут видеть ни меня, ни мою живность.

Пройдя в палисадник, я увидел на земле, под ногами, растоптанную зеленую кашицу. Сознательное убийство, безжалостное и яростное уничтожение.

Ей было всего четыре года. Она никогда не достигла бы взрослого возраста: ей не хватало солнца и воды. Но от нее исходил аромат утопии и ностальгии, от моей nigrescens psifera.

Мистигри обиделся, Кики тоже, зато Султан посмотрел на меня как на живое божество, когда я выложил перед ним кролика. И только Медор, ленивая скотина, с царственным высокомерием проигнорировал приход хозяина, лежа в своей корзине. На него иногда находит такое. Перед тем как лечь спать, я еще раз оглядел свою халупу. Что ж, спорить не стану, времена благоденствия миновали, но здесь все еще вполне прилично. Можно было бы продать один-два охотничьих трофея, например львиную голову или чучело ягуара. Но зачем — чтобы продержаться лишний месяц?

За окном быстро смеркается. Я зажигаю свечу. По ночам, когда мои звери спят, с ней как-то веселее. Электричество мне отключили еще год назад. Ну и плевать. Я встаю с солнцем и ложусь с темнотой, совсем как там. Мне ведь много не надо. Циновку для спанья да миску пильпиля. И мои воспоминания. А уж воспоминаний у меня — вагон и маленькая тележка. Правда, они никого, кроме меня, не интересуют. Но если их перебирать по порядку, одно за другим, можно еще раз прожить целую жизнь.

Сперва мне почудилось, что это сон. Нападение слонов во время грозы. Оглушительный топот, от которого и банту проснулись бы. Но, когда я открыл глаза, жуткий сон не улетучился. В тусклом свете свечи на меня надвигалась бесформенная колеблющаяся масса с отростками во все стороны. Она заговорила, и вот тут-то я струхнул по-настоящему.

— Есть тут свет, мать твою?

Их шестеро. Шестеро мужчин, наугад пробирающихся по комнате в полумраке.

— Не ищите, ток отключен.

Они засекли меня по голосу и окружили в две секунды, совершенно бесшумно. Шесть стволов ручных автоматов пригвоздили меня к циновке. К счастью, я еще был полусонный.

— Эй… спокойно, ребята… спокойно… Вам не кажется, что вы взялись за дело чересчур ретиво? Последний раз я видел такое в Нигерии.

— Вы и есть Эжен Ван Нюйс?

— Да.

Один из парней облегченно вздохнул. В этом вздохе чувствовалось настоящее счастье. Не знаю ни одного человека в северном полушарии, кому я мог бы внушать такое чувство.

— Слушайте, что если вам снять маски? Мы могли бы познакомиться. И я бы угостил вас сенегальским чаем. Это такой ритуал, который длится целую ночь; чай пьют семь раз, и под конец от него дуреешь, как от спиртного, это очень способствует беседе.

Я заметил, что они с недоумением переглянулись.

— Господа, я ведь знаю, кто вас сюда послал и почему вы здесь. Лаглод меня переоценивает, и это, конечно, очень лестно. Шесть пукалок на одного старика… Скажите ему, что, коли уж он прибегает к таким аргументам, я еще долго буду ставить ему палки в колеса с его сахарным заводом.

— Какой сахарный завод? Это еще что за хреновина?

— Но ведь вас же Лаглод сюда прислал?

— Да на кой черт нам твой живоглот? Мы хотим, чтобы ты рассказал нам про Африку, старый пень!

И стволы еще больнее уперлись мне в брюхо.

— Про Африку?

— Ну!

— Вы хотите, чтобы я рассказал вам про Африку? Я не ослышался?

— Да говорят же тебе, что хотим, дерьмо собачье!

На минуту я прямо-таки онемел от изумления, потом сдвинул их стволы со своего пупка и уселся на циновке. Приподняв свечу, я оглядел при ее свете кружок из шести посетителей и понял, что эти парни не местные. У одного из них был парижский выговор. Я как следует откашлялся, прежде чем заговорить.

— Ну, если так, друзья мои, то вы попали на нужного человека, про Африку никто лучше моего не расскажет. Эх, до чего же приятно будет вспомнить!

Все началось в 1948 году, когда моя «203-я» тарантайка скопытилась прямо посреди Трэшвиля. Несколько развеселых туземцев — забыл, как их звали, — привели в чувство мой агонизирующий карбюратор с помощью парочки колдовских заклинаний, швейцарского ножа и арахисового масла. Но эта подлая гнилая тачка окончательно сдохла в Сахаре, а дальше — сроду не угадаете! — меня подобрал караван фульбе, он-то и доставил меня в Мали. И вот там я узнал настоящую любовь. Она была красивой и гордой, как…

— Эй, папаша, мы пришли не для того, чтобы ты нам тут разыгрывал Могамбо.[15]Давай-ка переходи сразу к 1952 году, когда ты работал главным агрономом и начальником департамента Масличных пальм.

Правду сказать, они меня огорошили. Именно в этот момент я всеми потрохами почуял, что имею дело с бандитами.

— Ну что ж, как угодно, только имейте в виду, что вы пропустите самое интересное.

Ладно, значит, 1952 год. Я устраиваюсь в конголезской долине и вкалываю, как ненормальный, на пальмовой плантации, где внезапно проникаюсь любовью, более того, настоящей страстью, к этому гениальному дереву — пальме. Разузнаю и прочитываю все, что имеется по этому вопросу, два года подряд изучаю, как сажать пальмы, как за ними ухаживать, как лечить патологии и уничтожать вредных насекомых, особенно эту ужасную огнёвку масличную, которая…

Внезапно шквальный огонь превращает потолок моего домика в решето.

— Ты не просек, папаша. Нам надо, чтобы ты рассказал про книжонку.

— Про какую книжонку?

В ответ «парижанин» ревет:

— Да про твои «Заметки о культуре выращивания масличных пальм в Бельгийском Конго», чтоб ты сдох! Или ты еще много других накропал?