Приключения Весли Джексона - Уильям Сароян

Я так далеко унесся в своих мечтах об удивительном счастье одних людей и о злосчастье других, что, видно, совсем позабыл, где я и зачем нахожусь, потому что Лу вдруг схватил меня за плечи и встряхнул – и тут же исчез. Я увидел, что кто-то идет, и, так как я обязан был его окликнуть, я сказал:

– Стой! Кто идет?

Однако голос мой прозвучал так слабо, что я вынужден был повторить оклик. Но человек и после этого продолжал идти, и я оробел; я-то думал, что он остановится и ответит, а тут я не знал что делать. Наверное, Лу сообразил, что происходит, потому что он вдруг откуда-то выскочил, вырвал у меня из рук винтовку, крикнул: «Стой!» – и человек остановился.

Тогда Лу потребовал, чтобы неизвестный назвал себя, и тут оказалось, что это сержант Какалокович своей собственной персоной, пьяный и глухой к голосу закона и порядка.

– Ах ты старый сукин сын, – сказал Лу. – Застрелить бы тебя – и дело с концом.

– Застрелить? Меня? – вопросил Какалокович. – За что?

– За что? – повторил Лу. – За то, что ты не остановился, когда я тебя окликал.

– Я остановился, – возразил Какалокович.

– Да, – сказал Лу. – После того, как я тебя окликнул три раза. Благодари Бога, что я не выстрелил в тебя после второго оклика.

– А за что в меня стрелять?

– За то, что ты сержант, – сказал Лу.

Я держался в стороне, в тени, потому что могло показаться странным, что два человека охраняют один и тот же участок одновременно.

– Хороший из тебя сержант, нечего сказать, – продолжал Лу. – Хорошенький примерчик подаешь мальчуганам из честных семей Сан– Франциско, Окленда и других городов. Сведу-ка я тебя к караульному начальнику.

– К караульному начальнику? – повторил Какалокович. – За что?

– За то, что не останавливаешься по требованию часового. За то, что напился пьяный и имел половые сношения не при исполнении служебных обязанностей.

– Половые сношения? – удивился Какалокович. – Да я прямо из церкви.

– Ты прямо из публичного дома, – сказал Лу. – От тебя разит духами на расстоянии.

– Из польской церкви, – проговорил Какалокович.

– Ты пьян, – сказал Лу. – Послушай-ка, сержант. Мой долг наказать тебя в назидание другим, и я свой долг исполню, как это ты всегда от меня требуешь. Я исполнял свой долг, когда ты мне приказывал идти в наряд на кухню. Я исполнял свой долг, когда ты заставлял меня убирать казарму. Я исполнял свой долг всякий раз, когда ты от меня этого требовал, и я исполню свой долг и на этот раз. Завтра утром ты будешь разжалован в рядовые.

Сержант был пьян, но не настолько, чтобы не понять, что попал в переплет; не настолько пьян, чтобы Лу не мог вдоволь над ним потешиться в эту ночь, под этим изумительным пустынным ноябрьским небом. Немного погодя сержант обсудил с Лу условия мирного соглашения, и условия эти были жесткие. Лу потребовал от сержанта, чтобы отныне – никаких глупостей; никаких нарядов вне очереди – ни для него, ни для Доминика Тоска, ни для Виктора Тоска, ни для Весли Джексона.

– Весли Джексона? – повторил Какалокович. – А он тут при чем?

– Не твоя забота, – отрезал Лу. – Просто запомни, что он включен в сделку, и все тут.

– Ладно, – сказал Какалокович, и вот так я вдруг узнал, что отныне меня ожидают либо лучшие дни, либо еще худшие беды. Если вдруг сержант все позабудет к утру, когда протрезвится, или, наоборот, все припомнит и решит поквитаться с Лу, да и с нами тоже – что тут поделаешь? Пропадешь. Но я никак не предполагал, что Лу так здорово знает дело.

– Что у тебя есть при себе? – спросил Лу. – Чтобы закрепить договор, законный и нерушимый.

– Законный и нерушимый, – повторил Какалокович.

– Да ну, поживей, – сказал Лу. – Что у тебя в карманах? Выкладывай все.

Какалокович выложил все, что было у него в карманах, а Лу тщательно все осмотрел и отобрал бланки удостоверений, номерки и всякие другие предметы, необходимые для выполнения обязанностей сержанта, и рассовал их по своим собственным карманам. Так как Лу забрал все, кроме денег, хлама набралось порядочно.

– Утром я отдам тебе то, что мне не понадобится, – сказал Лу. – Сделаю так, что никто не увидит. А сейчас я провожу тебя домой и уложу в постельку, но наперед, гляди, будь миленьким со мной, и с Домиником, и Виктором Тоска, и с Весли Джексоном – понял?

– Есть, – сказал Какалокович.

– Так будь же паинькой, и все сойдет гладко, – продолжал Лу. – Я с тобой по-хорошему, и ты по-хорошему с нами. Нас всего четверо. Нам могут понадобиться увольнительные вне очереди и прочие мелкие поблажки. Мы будем вести себя примерно, так что ты всегда сможешь сказать, что наградил нас за отличное поведение, на случай, если кто начнет совать свой нос, – понятно?

– Есть.

– И благодари Бога, что я тебя не убил, – сказал Лу. – Ты и представить себе не можешь, как я был близок к этому. По виду ты сущий немецкий шпион.

– Польский – поправил Какалокович.

Лу отдал мне винтовку.

– Я скоро вернусь, – сказал он.

– Ну, пошли, – обратился Лу к сержанту. – Ты едва на ногах стоишь. Держись за меня. Я отведу тебя домой.

Лу уволок сержанта, и я еще долго слышал, как он его пилит и пилит за то, что тот напился пьян, и мне было жалко беднягу, хоть он и сержант.

Я смотрел, как они удаляются по направлению к казармам. Лу помогал сержанту держаться на ногах. Удивительно, думал я, но что тут было удивительного – не мог понять. Может быть, то, что сержант сказал Лу, когда они тронулись в путь.

– Потише иди, – сказал он. – Я ранен.

– Ничего ты не ранен, – возразил Лу. – Ты просто пьян.

– Нет, ранен, – повторил сержант. – У меня кровь идет.

Странные вещи говорят иногда пьяные люди. Я это знаю по своему отцу. Иной раз и половины не поймешь из того, что он болтает, когда напьется, но я-то знал, что все это не так глупо, как кажется. Какалокович ранен не был, и кровь у него не шла, но я понял, что он хочет сказать, и, видно, Лу тоже понял, потому что убавил шаг. Сначала Лу обращался с сержантом так, будто очень зол на него и не хочет зря время терять на человека, который так нализался, что не может идти прямо и еле ворочает языком, но я понимал, что это он так, шутки ради.

Скоро они скрылись из виду, и я остался один. Я ничего не имею против одиночества, но тут, сказать по правде, малость оробел. Я обошел разок вокруг участка, надеясь, что мне никто не попадется и не нужно будет никого окликать, так как мне это очень не нравилось. Пускай меня окликают, пожалуйста, но сам я окликать других не любил.

Я припоминал наставления, которые нам всегда давали, когда мы готовились идти в караул, а сам все глядел в небо, на звезды, и грезил о том счастливце на воле.