Вампир в такси - Харуки Мураками

В этом эпистолярном гареме я, как неповоротливый тюлень, просидел со своей двадцать первой зимы по двадцать вторую весну.

Письма мне писали разные – скучные, забавные, грустные... Кажется, за этот год я стал старше на два или три года.

Когда по некоторым причинам я решил бросить эту работу, мои подопечные, все как одна, расстроились. Да и мне... хотя, по правде сказать, занятие это уже немножко надоело... в каком-то смысле было жалко с ними расставаться. Казалось, люди больше никогда не будут со мной так откровенны.

А что касается котлеты – той, о которой писала мне в письме та женщина, – то мне удалось ее попробовать.

Тридцать два года. Детей нет. Муж работает в известной торговой компании, стоящей в списке себе подобных примерно на пятом месте... Я написал ей, что, к сожалению, увольняюсь, осталось доработать до конца месяца, – и она пригласила меня на обед. Написала, что приготовит самую обыкновенную котлету. Наплевав на правила «Общества друзей по переписке», я решил поехать. Не сумел перебороть юношеского любопытства. Все-таки мне всего двадцать два было.

Она жила на линии Одакю. Опрятная квартирка, в самый раз для бездетной супружеской пары. Мебель, лампы и люстры, ее свитер – все недорогое, но вполне на уровне. Она выглядела гораздо моложе, чем я себе представлял. Ее моя молодость тоже удивила. «Общество друзей по переписке» о возрасте своих «мастеров» предпочитало не распространяться.

Вместе со взаимным удивлением прошла и скованность от первой встречи. Мы ели котлеты, пили кофе, как опоздавшие на поезд пассажиры. С третьего этажа, из окон квартиры, были видны проходившие электрички.

Погода в тот день выдалась замечательная, на балконах соседних домов густо пестрели сушившиеся одеяла и простыни, хлопали на ветру. Звук получался какой-то странный, плоский, словно доносился со дна пересохшего колодца.

Котлеты получились замечательные: в меру острые, хорошо прожаренные, сочные. Соус тоже был идеальным. Я сказал об этом хозяйке. Она обрадовалась.

Мы допили кофе, поговорили о жизни под пластинку Берта Бакарэка. Мне про себя рассказывать было особо нечего, так что в основном говорила она. В студенческие годы мечтала стать писателем, сходила с ума от Франсуазы Саган, особенно от «Любите ли вы Брамса?». Я тоже ничего не имел против Франсуазы Саган. Во всяком случае, она не казалась мне такой скучной, как все говорят.

– Но я так ничего и не напишу, – сказала она.

– Еще не поздно, – попробовал было утешить ее я.

– Это вы открыли мне, что я ничего не напишу, – рассмеялась она.

Я покраснел как рак. В двадцать два я чуть что – тут же заливался краской.

– Но у вас встречались очень искренние места. Ничего не ответив, она улыбнулась. Улыбка была совсем слабая, едва заметная.

– Зато после вашего письма мне так захотелось котлету...

– Скорее всего, вы тогда просто проголодались, – проговорила она мягко.

Что ж, может, и так.

Под окном, выбивая по рельсам сухую дробь, проехала электричка.

Когда часы пробили пять, я засобирался:

– Пора идти. Да и вам, наверное, к приходу мужа надо ужин приготовить.

– Муж очень-очень поздно возвращается. Очень, – подпирая щеку рукой, проговорила она. – Все время ночью приходит.

– Занятой человек.

– Вот-вот. – Она немного помолчала и добавила: – Да еще у нас с ним не очень ладится. Я же вам писала...

Я не знал, что на это ответить.

– Ну, хорошо, – тихо сказала она. Прозвучало так, будто у нее и в самом деле все хорошо. – Спасибо, что так долго мне писали. Было очень приятно читать ваши письма.

– Мне тоже. Спасибо вам за котлету.

До сих пор, десять лет спустя, проезжая по линии Одакю мимо дома этой женщины, я вспоминаю ту самую котлету с хрустящей корочкой. Уже не помню, где окна ее квартиры, но мне все время кажется, что она и сейчас сидит у себя одна и все так же слушает Берта Бакарэка.

Может, надо было тогда с ней переспать?..

Вот о чем, собственно, мне хотелось написать.

...Не знаю.

Человек взрослеет, годы проходят, но многое так и остается для него непонятным.

Письмо от друга и приглашение на свадьбу снова приводят меня в этот старый городок.

Я беру пару дней отпуска, бронирую номер в гостинице. Проделываю все со странным, ни на что не похожим ощущением – будто тело сделалось наполовину прозрачным.

Ясным майским утром, покидав в атташе-кейс кое-какие вещи, сажусь в «синкансэн»[17]. Мое место у окна. Открываю книгу, полистав, закрываю, выпиваю банку пива, дремлю немножко и, осознав, что ничего больше не придумаю, смотрю в окно.

Вид из окна скоростного экспресса открывается всегда одинаковый – мелькают какие-то бесцветные, несвязные, вытянутые в одну линию обрывки. Такие пейзажи наводят тоску, напоминая картины в рамах, которые развешивают для украшения на голых стенах отстроенного и выставленного на продажу дома.

Все совсем как двенадцать лет назад. Не изменилось ровным счетом ничего. Ни майское солнце, бьющее сквозь усиленное стекло, ни вкус подсохшего сэндвича с ветчиной, ни профиль молодого бизнесмена в соседнем кресле, со скукой на лице просматривающего экономическую газету. Заголовок: «Через несколько месяцев Европейское сообщество, вероятно, введет жесткие ограничения против японского экспорта».

Двенадцать лет назад я влюбился в Городке в одну девушку. В университете наступили каникулы, я собрал чемодан и сел утром на самый первый экспресс. Выбрал место у окна. Почитал книгу, поглядел на проносившиеся мимо пейзажи, сжевал сэндвич с ветчиной, выпил пива. В Городок поезд приходил до полудня. Солнце поднялось еще невысоко, отовсюду, не желая уступать приходу дня, доносились утренние шорохи. С чемоданом в руках я зашел в кофейню выпить чашку кофе и позвонил ей.

Я особенно любил Городок в эти часы. Утренний свет, запах кофе, припухшие от сна глаза людей, еще ничем не испорченный день...

Я чувствую запах моря. Слабый, еле уловимый.

Конечно, здесь не может так пахнуть. Мне всего лишь чудится.

Поправив узел на галстуке, снимаю с полки атташе-кейс, выхожу из вагона. И вдыхаю грудью настоящий запах моря. Срабатывает рефлекс памяти – в голове проплывают несколько телефонных номеров. Девчонки шестьдесят восьмого года... перебирая в уме их номера, я будто случайно встречаю их спустя столько лет.

Быть может, мы сядем друг против друга за столиком в ресторане, где часто бывали когда-то, и снова начнем разговор. На столе – клетчатая бумажная скатерть, на окне – горшок с геранью. В окно вливается спокойный, умиротворяющий свет, словно в храме.