Создатели - Эдуард Катлас

Пытающаяся расползтись дымка не смогла рассредоточиться под постоянными ударами капель. Чтобы защититься, она наоборот сосредоточилась в небольшой крутящийся клубок, достигнув такой плотности, что потемнела и стала почти черной.

Похоже, враг только сейчас понял, что опасность, возможно, угрожает и ему самому.

В дождливый воздух проникло что-то вроде животного визга. Ударило по ушам, и Лекс слегка втянул голову в плечи, но продолжал приближаться.

Клубок превратился в эфемерного паука со жвалами, смотрящими в сторону мальчика. Паук прыгнул, пытаясь разом покончить со своей жертвой. Лекс моргнул.

Прямо перед ним возникла хрустальная стена, остановившая прыжок паука, так и не успевшего превратиться во что-то другое. От удара паук сначала замер, а потом медленно сполз на землю.

Лекс почти подошел к своей стене, когда паук что-то сделал. Наверное, тоже моргнул, по-своему. Не в силах убрать созданную Лексом стену, он просто переместился и оказался по другую ее сторону. Прямо перед мальчиком.

Жвала сомкнулись на его плече, почти у самого горла. Боль ничуть не походила на призрачную. Наоборот, боль чувствовалась вполне взаправду.

Лексу снова стало дурно. Сознание плыло, казалось, паук не кусает его, а высасывает из него соки, кровь, разум, душу. Душу. Ноги Лекса задрожали, и снова дало знать о себе колено.

Такой ярости мальчик не ощущал никогда в жизни. Более того, он чувствовал, что эта ярость ему не принадлежит. Что она нечто, находящееся при нем, но не имеющее с ним ничего общего. Лекс моргнул.

Мир сузился до небольшой комнаты. В той части комнаты, которую занимал паук, возникла пространственная решетка из металлических прутьев. Лекс видел даже ржавчину на некоторых из них.

А еще ему было интересно, пойдет ли из паука, неожиданно совмещенного в одной точке с прутьями, кровь.

Не пошла. Но паук снова взвыл, на этот раз не перед нападением, а перед смертью. Агонизируя, паук начал расплываться, снова возвращаться в образ тумана. Лекс моргнул.

В комнате сработала пожарная сигнализация, и жидкость начала разбрызгиваться из форсунок в потолке, заставляя гибнущего хищника оставаться в твердой форме.

Повинуясь интуиции, Лекс поднял руку и положил ладонь прямо на жвала, сжимающие его плечо.

Умирая, паук отдал что-то мальчику. Свою силу, или свою душу. Лекс не знал, что именно, но почувствовал, как трофей перелился в него, сросся с его сознанием. Лекс моргнул.

Субаху

Сияние окружало его, проникало внутрь, вызывало безудержный восторг. Он сам был источником сияния. Он, сидящий в позе лотоса, сиял, и лучи его просветления распространялись повсюду.

Но больше не происходило ничего. Субаху всмотрелся внутрь себя, и не почувствовал умиротворения. Оно было где-то близко, но не здесь. Это была не нирвана, а лишь путь к ней.

Субаху не вставал. Он знал, что его движение к цели не имеет ничего общего с физическими действиями, которые он совершит или не совершит. Важна только его сущность, его душа, стержень, который позволяет ему добиваться желаемого. Он лишь открыл глаза и осмотрелся. Весь мир вокруг заполонило сияние. Всепоглощающее.

Но сколь долго он бы ни сидел в ожидании чего-то большего, не происходило ровным счетом ничего. Что-то осталось незавершенным. Нужно было сделать что-то еще. Смыть грехи предыдущих реинкарнаций, возможно. Но он не знал, как. Длинный путь, через перерождения, его не устраивал. А коротким – его не пускали. Кто-то не пускал. Кто-то остановил его в преддверии цели. Его мир сиял.

Субаху не злился, не отчаивался, ибо знал, что лишь хладнокровие и спокойствие могут удержать его хотя бы здесь, так близко от цели. Он не мог сказать, что его душа абсолютно умиротворена, иначе нирвана уже бы приняла его.

* * *

Через вечность пришла боль. Странная размытая боль по всему телу, которого он вообще не должен был сейчас чувствовать. Отупляющая боль, которая не оставляла ни кусочка его тела, его мыслей и чувств без внимания. Но несильная. Словно кто-то поджарил его тело, окунул в обжигающе холодную воду вперемежку с льдинками, избил тело тяжелым молотом, дал вдохнуть ядовитые испарения, напоил отравой и брызнул в глаза кислотой. А после этого дал обезболивающее.

Так не должно было быть. Но Субаху обрадовался. Это испытание. Он пройдет это испытание, если надо, пройдет их много, но дойдет до самого конца пути. Лишь бы был путь.

Субаху закрыл глаза, ушел вглубь себя и продолжил медитацию. С болью не надо бороться. Пусть она борется сама с собой. Тогда, и только тогда, просветленный может чего-то достигнуть. Иначе, даже победив боль, он лишь будет отброшен назад, к очередной череде реинкарнаций. Пусть она победит себя сама. Дракон, кусающий свой хвост, вот как сейчас Субаху представлял эту боль.

И когда, еще одну вечность спустя, боль ушла, она оставила после себя легкий привкус воспоминания, и кусочек умиротворения. Словно кто-то, смертельно больной, умирающий, приобрел мир и покой, и отдал кусочек этого покоя юноше.

Субаху не стал отказываться. Он взял чужое умиротворение и добавил его к своему. Теперь он еще ближе к цели.

* * *

Следующее испытание оказалось совсем простым. Напавший на него ракшас хотел получить его душу, но не выдержал сияния, что распространял Субаху вокруг себя. Не помогло даже то, что этот ракшас принял форму огромной гремучей змеи. Субаху сожрал его греховную душу, остановив ее от дальнейшего падения в цепочке перерождений. Спас. Таким низким душам не надо перерождаться, они только добавляют свою боль и отчаяние в любой из миров, замедляя других на их пути к нирване.

Теперь Субаху ждал. Следующего испытания, наверное. Раз полное, окончательное умиротворение еще не пришло, значит, путь еще не завершен. Он не знал точно, что должен почувствовать, когда достигнет нирваны, но в обычном мире этого не знал никто, так что это его не пугало. Его вела уверенность в том, что уж что-что, а нирвану он не пропустит.

* * *

Хуже всего оказалось само ожидание, а не испытания. Испытания позволяли действовать, и их результаты были измеримы. Победа, еще шаг вперед, исчислимый и понятный. А вот ожидание невозможно оценить. Посчитать. Поставить на полку в качестве трофея. И никто не скажет, когда оно завершится, и завершится ли вообще. Поэтому через какое-то время каждое мгновение, каждый отдельный сегмент времени начинает казаться вечностью.

Только годами воспитанное терпение Субаху позволяло ему держаться. Долго. Сидеть и сидеть внутри сияния, пережидая вечность за вечностью, глотая их не пережевывая.

Пока он, наконец, не понял, что само ожидание и есть главное испытание, которое он должен пройти. И значит, если понадобится, он будет сидеть здесь бесконечно.

* * *

Монах был похож на него. Только постарше, хоть и ненамного. Может, лет тридцать.