Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник) - Тим Саймондс

Составляющие причудливые орнаменты партерные цветники, прорезанные сетью дорожек, расстилались ковром к огромному озеру, которое сверкало, как сапфир. По его темной глади скользили роскошные лодки. Всю ночь сады и оранжерея освещались электромобилями, спрятанными в зарослях.

Завидев нашу машину, личная охрана принца под предводительством бравого майора выступила из тени, чтобы занять позицию на ступенях широкой лестницы. Эти лихие вояки были просто великолепны в своих алых, шитых серебром мундирах и серых каракулевых папахах, украшенных орлиными перьями в драгоценных пряжках.

А рядом, искоса поглядывая на них, высоченный и длинноногий индийский журавль замер почти в полной неподвижности. Лишь слегка подрагивала его ярко-красная голова с похожим на штык восемнадцатидюймовым клювом.

Водитель оставил нас у подножия парадной лестницы, точной копии Красного крыльца в Грановитой палате Московского Кремля, где четыреста лет назад Иван Грозный убил гонца, принесшего ему дурные вести[17]. С другой стороны, перед входом в кухню, ждали своего часа горы гранатов, ананасов и зимних дынь сорта «кассаба».

Принимая почести, мы преодолели пятьдесят восемь ступеней. Наверху дворцовая прислуга сновала туда-сюда по передней зале, распыляя хвойную эссенцию. Один из слуг предложил нам окунуть пальцы в святую воду с лепестками фиалок.

Проделав эту несложную операцию, я взглянул на Холмса. Распахнувшиеся полы длинного пальто открывали взгляду его швейцарские сверхточные золотые часы. Насколько мне было известно, этот карманный брегет с двойной цепочкой «Альберт»[18]вкупе с обшарпанным секретером, двумя-тремя булавками для галстука и старинной золотой табакеркой были единственными фамильными ценностями Холмса. Он поймал мой взгляд, и улыбка насмешливого предвкушения промелькнула на его лице. «Мы должны помнить о приличиях, Уотсон, – прошептал он. – Плевательниц, во всяком случае, я здесь не наблюдаю».

Нас провели в большую комнату, похожую на столовую, где нашим глазам открылась сцена столь живописная, что она могла бы послужить сюжетом для версальских росписей. Зала эта выдавалась вперед над террасой, создавая эффект парения в воздухе над белесым морем. К самым разным оттенкам красного и синего примешивалось золото. Вдоль стен выстроились воины в ярких албанско-турецких одеяниях – алых вышитых туниках и алых же шелковых шароварах, перепоясанных широкими пестрыми шелковыми кушаками, из-за которых торчали рукояти ятаганов.

В комнате стояли орган и несколько фортепиано, отделенных друг от друга некоторым расстоянием. За одним из них сидел музыкант и исполнял сонату Гайдна, которую Холмс частенько вымучивал из своей скрипки. Портьеры и обивка кресел были из розовато-лилового и зеленого, словно мох, бархата.

Ровно в центре комнаты за антикварным письменным столом восседал наш клиент в генеральской форме, дополненной белой меховой шапкой. Его крупный нос, наследие Бурбонов, изгибался плавной дугой. Пышные усы выглядели холеными, борода была взбита и причесана как у принцев из династии Валуа. К мундиру приколоты орден Вюртембергской Короны и Большой Крест. Над ними виднелась блестящая красная лента ордена Почетного легиона, некогда принадлежавшая предку по материнской линии, Луи-Филиппу, последнему королю Франции, еще выше – болгарский орден Святого Александра.

Над принцем с лепного потолка свисала гигантская хрустальная люстра с подвесками-сталактитами, дар династии Бурбонов.

Рядом с Фердинандом стоял настороженный царедворец, в котором мы по описанию Майкрофта узнали военного министра Константина Калчева.

Он почти терялся в толпе своих щеголеватых помощников, сплошь с аккуратными короткими черными бородками, блистающих дорогим шитьем мундиров самых разных цветов и покроев, россыпями орденов и знаков отличия.

В отличие от приближенных, Калчев был гладко выбрит. Глубокие черные глаза, пронизывающий взгляд, туго натянутая на выступающих скулах кожа и удлиненное лицо намекали на его татарское происхождение.

Помощники переговаривались тихими голосами, порой переходя на шепот.

Вокруг них, словно стены Марракеша, стояли те, кто входил в свиту принца, его «глаза» и «уши»: конюшие, адъютанты и офицеры личной охраны. Один-два человека были одеты во фраки и цилиндры.

Скользящие относительно этих кругов, подобно фигурной решетке астролябии, официанты разносили на подносах коварную f́ee verte[19].

Принц поднялся из-за стола и подошел к нам. Запах каракуля на этот раз уступил место слабому аромату пармской фиалки. К моему ужасу, он поприветствовал нас совершенно открыто как ́etrangers de distinction[20], чтобы произвести впечатление на собравшихся.

Теперь, когда он не был облачен в потешный маскарадный костюм короля Богемии, я смог рассмотреть его хорошенько. Бремя противостояния враждебному государству сказалось на нем не лучшим образом. Фердинанду не было еще и сорока, а он уже мало походил на того стройного, подтянутого блондина, который вступил на болгарский престол немногим более десяти лет назад. Единственное, что от него сохранилось, так это высокий пронзительный голос.

Неподалеку стоял сэр Пендерел. Принц подвел нас к нему.

– А это, – сказал он, – британский посол. Но представлять вас друг другу нет нужды. Вы ведь уже встречались.

– Не думаю, – промямлил я, вспомнив о настоятельной просьбе дипломата.

– Конечно встречались, – загнусавил принц. – У Железных Ворот. Разве вы не заметили там моих людей с подзорными трубами, читающих по губам? Спасибо за добрые слова в мой адрес, сэр Пендерел. Как это вы сказали? «Великий актер»? О да, без сомнения!

Через минуту нас оставили наедине с Константином Калчевым. Холодно улыбаясь, он обратился ко мне.

– Доктор Уотсон, – начал министр, – как военного медика, вас наверняка часто вызывают лечить военную лихорадку у гвардии, а может быть, даже и на Даунинг-стрит, не так ли? А не случается ли такого, что в клубах, где вы бываете, почтенным джентльменам кровь бросается в лицо, когда они обсуждают войну с Германией?

– Отчего же? – растерялся я. – О чем это вы?

Он скупо улыбнулся: