Людмила Гурченко. Я - Актриса! - Софья Бенуа

Тетя Валя смотрела из наших замерзших окон на двор госпиталя: «Леля! Посмотри, сколько раненых возят… Все новые и новые машины. Наверное, фронт совсем близко…»»

Позже Люся узнала, что встала на ноги благодаря отчаянности матери, бросившейся в поисках еды к только что разбомбленному складу («Мама сказала, что меня на ноги удалось поставить тушеным мясом»). Возможно, если б не это, нашей юной актрисе не удалось бы дожить до Победы, – до первой, а потом и до второй.

15 февраля 1943 года Красная армия в первый раз освободила город Харьков.

– «Первые немцы» навсегда ушли. Пришли наши. Но бои за город продолжались. Немцы стояли на окраине Харькова, в районе Холодной горы. Нашим город пробыл около двух недель. В течение этих двух недель во дворе у нас был красноармейский госпиталь. Беспрерывно возили тяжелораненых. Женщины-медсестры развешивали рядами бинты. А наутро от мороза и ветра бинты торчали колом во все стороны. Мне все время казалось, что война, немцы – это только сегодня. А вот завтра будет прекрасное утро. Я проснусь – и будет Первое мая. Веселый папа с баяном. И мама, вся в белом, будет смотреть счастливыми и странными глазами на папу.

Но война распорядилась по-своему. И вскоре Люся, как и тысячи других харьковчан, усвоила новое выражение: «Это было при «первых немцах», а это было при «вторых немцах»».

«Вторые немцы» – это отборные войска СС, черная форма, кованые сапоги, отрывистая речь, отчеканенный «Хайль!». Они, по воспоминаниям Люси, разряжали автоматы в малейший звук, в движение, в окна, в двери, вбок, вверх, в стороны… «Вторые немцы» объявили комендантский час: нельзя появляться на улице после шести вечера – расстрел на месте. «Вторые немцы» придумали новые жестокие расправы: мало-мальски подозрительных вешали прямо на балконах! Лютовали полицаи, – особенно те, что вернулись в город со «вторыми немцами». И немцы одобряли, что полицаи расстреливали своих же. «Вторые немцы» начали облавы, устраивая их в самых людных местах, в основном, на базаре.

А еще нашей героине довелось пройти через реальный страх попасть в «душегубку» и скончаться в муках от удушливого газа. «Машины набивали людьми, и они отъезжали. Тех счастливцев, которые в машину не поместились, отпускали. Но часто случалось так, что мать «уезжает» в машине, а дочь остается на воле! Разлучались родные, а оставшиеся на свободе проклинали потом эту свободу всю жизнь. В эти душегубки к людям выпускали выхлопные газы. И пока машина ехала до окраины города – люди в ней задыхались. Потом их сбрасывали в ямы и засыпали землей. А зимой – в Лопань. Это и была «облава». Так она проходила в нашем Харькове, на Благовещенском базаре»», – описывала реалии детских лет Людмила Марковна.

Во время очередной облавы, когда людей, словно скот, загоняли в машины, мать упала и накрыла дочь своим телом у самой машины, которая уже почти заполнилась до отказа. Но девочка навсегда запомнила эту черную пасть, полную лиц, и тошнотворный запах ужаса, исходящий от скопища людей, потрясенных своей участью.

Вместе с опытом взрослела не только девочка, но и ее мать. Елена Александровна Гурченко в свои 26 лет вдруг стала сильной и прагматичной женщиной, смелой и решительной – такой, какой Марк Гаврилович никогда не знал ее.

При «второй оккупации» ей удалось устроиться в кафе, и она стала отвечать за чистоту зала. В кафе собирался «деловой цвет» харьковского базара, появлялись и немцы, большей частью младший офицерский чин, но захаживали и чины повыше. Гостей развлекал аккордеонист Петер, обладавший прекрасным баритоном, очаровавший не только всех женщин, обслуживавших кафе, но и юную Люсю. Красавец, исполнявший русские песни, оказался разведчиком. Благодаря в том числе и его незаменимой работе настал конец оккупации Харькова.

23 августа 1943 года в город пришла Красная Армия. Немцы навсегда покинули город.

1 сентября 1943 года Люся Гурченко пошла в школу. В то строение, за жизнью которого она наблюдала из своего окна. Школу уже почистили, помыли, сформировали классы. Дети пришли в пустые кабинеты.

– При вступлении немцев в Харьков в этом здании была сперва немецкая ремонтная часть. Потом немецкий госпиталь. Когда Красная армия в первый раз освободила Харьков, в нем был наш красноармейский госпиталь. Потом немцы вновь заняли Харьков. Опять в этом здании разместился немецкий госпиталь. И, наконец, 1 сентября 1943 года оно стало моей школой № 6. В этой школе я проучилась десять лет.

Дом № 7 в переулке Кравцова, где Люся с матерью пережили немецкую оккупацию. Отсюда был виден двор школы, где во время оккупации располагалась немецкая ремонтная часть и госпиталь, и где после войны училась Людмила Гурченко.

Отчего немцы облюбовали именно это здание? Оно имело прекрасную архитектуру, было просторным и компактным; до революции здесь размещалась Женская гимназия (в наше время там тоже учатся, это гимназия № 6).

«Парт не было, досок не было, книжек и тетрадей не было, мела не было, а учеба началась! Это была украинская школа. Ближайшая русская школа находилась от нас за четыре квартала. А эта, № 6, – во дворе, прямо под балконом. И мы с мамой решили, что я буду учиться в украинской. Все предметы велись на украинском языке. На первых порах я вообще ничего не понимала, что говорит учительница. Многие украинские слова вызывали в классе дружный смех. А потом, со временем, мы разобрались и полюбили этот язык. Требования и правила в школах тогда еще были нестрогими. И уроки я готовила очень редко или вообще не готовила», – вспоминала, уже став взрослой, звезда советского экрана.

К великому счастью самой Люси, ее мама нашла работу в кинотеатре имени Дзержинского. Она работала ведущей «джаз-оркестра», который играл публике перед сеансом. Понятное дело, после школы Люся, а с ней еще полкласса – бежали в кино. Репертуар был скуден, не мудрено, что дети десятки раз смотрели один и те же ходовые ленты тех лет: «Большой вальс», «Два бойца», «Аринка», «Истребители», «Иван Грозный».

– Я знала не только песни из всех этих фильмов, не только все диалоги, от «гм» до «апчхи», – я знала всю закадровую музыку. Она ночами звучала в ушах. Я ворочалась, я не могла заснуть. Ну как можно спать после «Большого вальса»?

Действительно, что делать девочке, если творческая энергия просто бьет ключом? Как спать, как есть, когда делать уроки?!

– Дома меня вообще теперь не бывало. Ведь началась новая жизнь. Нет немцев. Никого не боюсь. Я должна была «схватить» все радости. И кино, и джаз-оркестр, и нужно уже выступать самой. Пора! Но где? Самодеятельности в школе еще не было. А меня распирало, подхлестывало, особенно после очередного фильма.

И вскоре наша героиня стала навещать раненых госпиталя, расположенного на Рымарской в помещении бывшего монастыря. Выступления перед пациентами надолго стали смыслом творческого бытия; «Я пробралась в госпиталь, и очень скоро не могла жить, если после школы на часок не забегу в «свои» палаты. Меня ждали раненые. Я им пела, рассказывала о том, что происходило в городе, выполняла мелкие поручения, веселила их. Самое главное – знать вкусы, желания и мечты «своей публики». Мои раненые любили песни патриотические, о любви, шуточные. Так я и строила свой репертуар. Меня совершенно не смущало то, что не было аккомпанемента. Да я привыкла без него!»; «Я шла домой усталая. Мне нравилось уставать от выступлений. Я чувствовала себя актрисой, которая всю себя отдает людям, без остатка, «Только так можно жить. Только так!»»