Пробуждение любви - Кэрол Мортимер

Он пожал плечами, взял бутылочку с лосьоном из ее дрожащих пальцев и начал отвинчивать крышку.

— Что ж, если на ваш крик придет Мария, она сможет втереть лосьон вместо меня, — насмешливо сказал он нахмурившейся Брин.

Алехандро из всех сил старался казаться спокойным, но это было нелегко. Он представил, как его руки коснутся спины Брин, пальцы ощутят нежность ее кожи, и весь его самоконтроль сошел на нет.

— Делайте, что я говорю, Брин. — Его голос стал хриплым, когда он почувствовал растущее возбуждение. А он еще даже не коснулся ее!

Несколько секунд Брин молча смотрела на Алехандро, потом сердито прошипела:

— Ладно.

Она подошла к кровати, легла на живот, слегка оголив спину.

— Так не пойдет, Брин. Мне не видны ваши плечи и лопатки, — объяснил он терпеливо, когда она повернула к нему сердитое лицо.

Но все же она приподнялась и, отвернувшись от него, расстегнула пуговицы. Главное, чтобы он не заметил, как дрожат ее руки.

— Не могли бы вы отвернуться на секунду?

Когда он выполнил ее просьбу, она сбросила верхнюю часть пижамы на пол и снова быстро легла лицом вниз на кровать. Теперь ее лицо пылало почти так же, как и сожженная на солнце спина.

Алехандро сел на край постели и начал осторожно втирать лосьон в обожженную кожу. И если его прикосновения облегчали боль в спине, они же порождали пожар в другой части ее тела.

Кожа Брин была действительно восхитительно шелковистой, как Алехандро и представлял себе. Его руки стали еще более нежными, когда он почувствовал ее дискомфорт. Наклоняясь, он мог видеть волнующие контуры ее груди, прижатой к прохладным простыням. Ему мучительно хотелось увидеть их целиком, он представлял, как накрывает их своими руками, даруя ей облегчение другого рода.

— Чрезвычайно глупо было лежать на солнце так долго и позволить себе сгореть до такой степени, — резко сказал он, едва справляясь с возбуждением.

Брин повернула голову и посмотрела на него.

— О, да! Я специально оставалась на солнце, чтобы как следует поджариться. Меня сморил сон, понятно? — добавила она и снова зарылась лицом в подушку.

Алехандро улыбнулся, видя, как она досадует на себя.

— Я надеюсь, что это не ухмылка на вашем лице, Алехандро Сантьяго! — возмутилась Брин, приоткрывая один глаз.

Улыбка Алехандро стала шире.

— Вы произнесли это так похоже на мою мать, когда она отчитывала меня в детстве, — поспешил объяснить Алехандро. — Она всегда при этом называла меня полным именем — Алехандро Мигель Диего Сантьяго.

— Возможно, я теперь тоже буду называть вас так, — пробормотала Брин в подушку.

Оказывается, одно из его имен — Мигель, что то же самое, что и Майкл. Знала ли Джоанна об этом, когда называла сына Майклом? Или это просто совпадение?

— Я не уверена, что сеньорита Рейг одобрила бы то, чем вы занимаетесь сейчас, — прошептала она насмешливо.

— Антония? — Она почувствовала, как при упоминании имени этой женщины руки Алехандро напряглись. — А какое Антония имеет отношение к тому, что я помогаю вам облегчить боль от солнечного ожога? — ответил он вопросом на вопрос.

— В моей спальне помогаете мне облегчить мою боль, — выразительно произнесла Брин. — Антония ведь может и разорвать помолвку, узнай она об этом.

Алехандро резко поднялся.

Брин протянула руку, чтобы взять с пола верхушку пижамы, и села, держа ее перед собой.

Мало сказать, что Алехандро выглядел сердитым. Высокомерное лицо исказила холодная гримаса, глаза отливали сталью, ноздри гневно раздувались.

— Мы с Антонией не помолвлены и никогда не будем, — ледяным тоном произнес он.

Таким взбешенным она еще Алехандро не видела, хотя не понимала, почему ее достаточно безобидная фраза вызвала такую бурную реакцию.

Брин пожала плечами.

— Похоже, мисс Рейг этого не знает. Я почти уверена, что она уже подобрала школу-интернат, в которую отправит Майкла, когда вы поженитесь.

Глаза Алехандро подернулись льдом.

— Вы ошибаетесь.

Брин упомянула Антонию, чтобы разрядить слишком интимную атмосферу, но такого всплеска ярости она не ожидала и озадаченно нахмурилась.

— Я просто подумала…

— Это еще один пример вашего вмешательства в дела, которые вас не касаются.

— Если Антония станет мачехой Майкла, то еще как касаются!

— Она не станет ею! — Акцент в его голосе стал настолько сильным, что Брин подумала — еще чуть-чуть, и Алехандро вообще перейдет на свой родной язык. — У Мигеля никогда не будет мачехи, потому что я не намерен жениться снова! Теперь ваше любопытство удовлетворено?

Снова?..

Алехандро сказал, что никогда не женится снова?..

Он сказал слишком много.

Алехандро был очень недоволен собой. Желание, которое он испытывал всего несколько минут назад, угасло, как будто никогда и не возникало.

Да, он сказал Брин Салливан слишком много!

Гораздо больше, чем ей следует знать!

А сейчас она смотрела на него так, словно тот факт, что он был однажды женат, превращает его в…

— Я женился через три месяца после моей короткой связи с Джоанной, — произнес он, догадываясь, почему взгляд Брин был таким обвиняющим.

— Это было очень удобно, — сказала Брин, качая головой. — Не удивительно, что вы с Джоанной не поженились. К тому времени, как она узнала о своей беременности, вы уже были женаты.

— Все было совсем не так…

— Не так? — Брин была непримирима. — Извините, я вам не верю.

— Не извиняю. — Перед ней снова был богатый, высокомерный миллионер, смотревший на нее ледяными серыми глазами. — Потому что вы снова говорите о том, чего не знаете, и обвиняете меня.

— Я точно знаю, что вы женились на другой женщине тогда, как Джоанна родила от вас ребенка и была вынуждена растить его в одиночку.

— Я не знал о ее беременности.

— А как бы вы поступили, если бы знали? — спросила Брин. — Оплатили бы аборт? Или признались бы во всем жене, на которой к тому времени были женаты всего несколько месяцев, и разрушили бы и ее жизнь тоже? Впрочем, то, что вы больше не женаты, говорит о том, что у нее, по крайней мере, хватило здравого смысла бросить вас. — От яростного волнения у Брин даже дыхание сбилось.

Никто и никогда еще так не оскорблял Алехандро — ни мужчина, ни женщина. А то, что несколько минут назад он безумно хотел стоящую перед ним женщину, делало ее оскорбления еще невыносимее.