Пасодобль - танец парный - Ирина Кисельгоф

— Глаз не оторвать, — сказала она, глядя на меня блестящими глазами.

Я распушила кудряшки на голове и покружилась перед папой.

— Убойно! — рассмеялся он. — Я бы на тебе женился, если бы не мама.

Я села к нему на колени и кокетливо стрельнула глазами. В детстве я усаживалась на его ногу, на ступню, и бралась руками за голень. Он меня качал, а я кокетничала с ним. Стреляла глазами. Направо и налево. Папа, смеясь, прижимал меня к себе крепко-крепко. И из папы можно было вить веревки.

— Когда ты вырастешь, — как-то заметил папа, — мужчине-размазне на твоем пути лучше не попадаться. Мне его жаль. Заранее.

Папа закрутил круассан из моих кудряшек и заглянул в мои глаза.

— Я и не заметил, как ты выросла. — У папы был грустный голос.

Папа не знал, что я выросла значительно раньше, чем ему хотелось бы. Но ему не стоило об этом даже намекать.

Я опоздала на крестины намеренно. Люблю эффектные появления. Люська утверждает, что от скромности я не умру. Я и не умираю. Другие найдутся. Пока я шла к их столу в ресторане, головы свернули все. Вместе с туловищем. И мужчины, и женщины. Я благовоспитанно опустилась на свободный стул рядом с Люськой.

— Хроника пикирующего бомбардировщика, — сказал один из несчастных однокурсников.

— Ага, — согласился Радислав. — Прямо из серпентария.

Люська пихнула его под столом ногой. Я поняла это без труда, безразмерное тело Радислава заколыхалось, как студень. Я оглядела стол и сразу засекла цель. Иван-дурак сидел в окружении однояйцевых близнецов, Микки и Рурка. Он приволок их с собой, как баррикаду. Но, несмотря на живую баррикаду, он снова был в ступоре. Сидел, упершись взглядом в тарелку. Видимо, запоминал рецепт салата «Цезарь». Или на него действовала так не только я, но и близняшки?

— Люська, — прошептала я. — Может, он девственник?

— Нет, — зашептала она. — Я спрашивала.

— Да, — громко сказал Радислав. — Для тебя — да!

Мы с Люськой окинули его ледяным взором. Он был не только не куртуазен в частности, он был не куртуазен в целом. Лез в беседу посторонних людей. Это был не просто моветон, это было — фу!

— Что здесь делают Микки и Рурк? — прошептала я.

— Однокурсницы, — зашептала Люська. — Он на них не клюет.

Оказывается, баррикада жила своей жизнью, самостийно перемещаясь за Иваном-царевичем в своей железной коробчонке.

С моим появлением беседа потекла в двух направлениях. Однокурсники кастово беседовали о своем житье-бытье, мы с Люськой о своем. Но при этом мы с Люськой оставались в центре внимания, а эпицентром моего внимания был Иван-царевич. Он не сказал почти ни слова, не съел ни одной ложки, не обменялся любезностями с настойчивыми близняшками. Он сидел сиднем. Как памятник. Ему было некогда, он изучал стол. А я раздражала дам из числа однокурсников Радика и Вани. Если бы у меня была низкая самооценка, я бы уже покончила со своей самооценкой. Но, к несчастью для остальных, я невосприимчива к чужим раздраженным взглядам. Более того, они повышают мою самооценку в разы. Если я кого-то раздражаю, значит, я точно лучше всех! Это очевидно и дискуссии не подлежит.

Был только один минус — у меня рефлекс на развлекательные заведения. Типичный. В развлекательных заведениях я развлекаюсь. В активе у меня была только гетеросексуальная Люська, в пассиве — скучные, чужие однокурсники и живой памятник Ивану-царевичу. Хотя, откровенно говоря, я просто купалась в чужих мужских взглядах, как в свежем бризе. Но сплоченный бабий бунт слишком страшен для утлых мужских плеч. Страшнее атомной войны. Потому я тоже сидела сиднем, вместо того чтобы зажигать, и размышляла о разных формах эклектики. К примеру, почему чужие однокурсники отмечали православные крестины в мексиканском ресторане с католическим бэкграундом? Сами того не ведая, они стали униатами? Или ведая?

— Разрешите пригласить вашу даму?

К нашему столу подошел жгучий смуглый брюнет. Он говорил с легким акцентом и обращался ко всем одновременно, прося разрешения пригласить меня на танец. Мне нужно было что-то делать, чтобы расставить точки над «i». Разжечь живой памятник, подбросив в него дровишки. Для всех мужчин, сохранивших половую идентичность, характерна банальная ревность. Очень древнее чувство, от него избавиться трудно, если не поменять пол на асексуальный. Мне нужно было протестировать человека по имени Иван. Я ему нужна или нет? Меня устраивала ревность в любой форме, даже едва уловимой.

— Разрешаю, — я протянула брюнету руку, как понтифик.

Мы с Добрицей из Сербии быстро нашли общий язык и так растанцевались, что нацепили на себя сомбреро, снятые со стен ресторана. Мы танцевали до упаду, а я искоса наблюдала за столом чужеродных однокурсников. Никто из них даже с места не сдвинулся! Видимо, в их кругу было модно отмечать крестины как серьезную церемонию, промеренную штангенциркулем. Они были старше меня на два года, а будто на сто лет. Я попала в забытые запасники музея. От них веяло пылью и затхлостью из чердаков и подвалов всего мира. Они все друг друга стоили. Это были гипсовые мальчики и девочки с веслом.

Я так натанцевалась, что пошла в туалет умыть разгоряченное лицо.

— Может, хватит? — За моей спиной стояла Люська.

— Что хватит?

— Ты зачем сюда пришла?

— Я что, должна умереть от скуки в парке пионерского периода? Застыть в гипсе?

— Дура тупая! Иди за мной!

В зале человека по имени Иван не оказалось. Он испарился вместе с двумя одинаковыми яйцами от Микки Рурка. Такого фиаско я еще не испытывала. Никогда. Это был конец моей самооценке. Окончательный и бесповоротный.

— Что и требовалось доказать, — удовлетворенно сказал Радислав в такси.

— Что ты имеешь в виду? — раздраженно спросила Люська.

— То, что нельзя самых близких друзей отправлять в пасть бродячей акулы. Друзей любить надо.

— Не поняла!

— Наша Таня, громко плача от смеха, сожрала бы Ваньку и даже не заметила. Вокруг нее сплошные трупы, одни свежие, другие догнивают. Пачками!

— Так это твоих рук дело?! — закричала Люська. — Что ты лезешь в чужие отношения? Тебя это касается?

— Касается! — заорал Радислав. — Поиграет, наплюет, бросит! Сегодня один, завтра другой! Твоей Таньке на всех плевать! И на тебя плевать!

— Господь бог! — взбесилась Люська — Читаешь мысли?! Судьбу устраиваешь! Ты кто такой? Ты кто такой? Я тебя спрашиваю!

— Я господь бог! А Ванька — мой друг и хороший человек!

Я устала слушать их крики, и мне хотелось тишины. Я хотела быть одной. Скорее. Как можно скорее!

— Заткнитесь, — без выражения сказала я. — Надоели. Мне не нужны люди, которые живут чужим мозгом.

Они замолчали, и я доехала домой в гробовом молчании. Я сняла с себя платье с подсолнухами. Оно было «all inclusive». Оно включило все то, что я раньше не испытывала никогда. Я сложила его в пакет и засунула за шкаф в прихожей. Завтра я решила его выбросить. Чтобы не видеть.