Знак обнаженного меча - Джослин Брук

Вдобавок, повинуясь настоятельному совету Роя, он почти бросил курить. Редкие моменты слабости сопровождались у него такими невыносимыми муками вины, что его стала сдерживать сама боязнь угрызений совести. К тому же, когда он, не удержавшись, закуривал, то обнаруживал, что вкуса табака по-прежнему не ощущает, и это тоже помогало уменьшить искушение.

Миссис Лэнгриш, если и обнаружила в нем перемену, ничего не сказала. Рейнард уже какое-то время старался понять, заметила ли она, что состояние его здоровья улучшилось: раскрывать истинную причину этого ему не хотелось так сильно, что он, даже дома, нередко прибегал к уловкам, стараясь скрыть свое хорошее самочувствие и время от времени напуская на себя прежний унылый и апатичный вид. Его все более поздние приходы домой с вечерних тренировок также не вызвали никаких нареканий; и действительно, он всегда с удивлением обнаруживал, что еще совсем не так поздно, как ему казалось. Это, несомненно, объяснялось тем, что домой он обычно приезжал на машине с Роем, а не на автобусе.

Тщательно скрывая от матери истинную природу своих вечерних занятий, он тем более ревностно утаивал свои «тренировки» от остальных. На работе он ни словом не обмолвился о дружбе с Роем; и когда тот заходил в банк — что случалось частенько — ни словечком, ни единым жестом они не выдавали, что их связывают тесные узы. Более того, Рейнард для общения с Роем усвоил отрывистый и чуть ли не грубый тон и иногда про себя осуждал друга за его слишком уж дружелюбный вид.

Однажды вечером, когда они ехали вверх к тренировочной площадке, он почувствовал, что Рою прямо — таки не терпится добраться до места.

— У нас сегодня для тебя сюрприз, — Рой коротко рассмеялся. — На все нужно время, — добавил он с загадочным видом, — но мы потихоньку обустраиваемся, а раз на носу холода, то немного комфорта не помешает.

Эти загадочные слова отчасти разъяснились, когда они подъехали к лагерю: один из стоявших неподалеку заброшенных ниссеновских бараков выглядел обитаемым. Ярко светились окна, у входа двигались фигуры, изнутри доносились приглушенные голоса. Рой припарковал машину сбоку от барака и не без гордости провел Рейнарда внутрь.

Помещение превратилось в гимнастический зал: были установлены «кони» и брусья, с потолка свисали канаты и трапеции. Небольшая площадка для бокса была огорожена веревками; в одном конце зала стоял на козлах стол, а на нем — титан с чаем и поднос с бутербродами. От коксовой печки в центре исходило тепло, а в углу установили двухъярусные койки с одеялами и соломенными матрасами. Десяток-другой молодых мужчин уже тренировались — Рейнард был почти уверен, что узнал в одном из них Спайка Мандевилла, боксера. Рой начал не спеша переодеваться в спортивную форму, и Рейнард последовал его примеру. Вскоре один из мужчин, явно наделенный некими полномочиями, отдал краткую команду, и все остальные, включая Роя и Рейнарда, выстроились в три шеренги. Затем последовали полчаса интенсивных физических упражнений и двадцать минут строевой подготовки, после чего участники разошлись по залу: одни к брусьям, другие к канатам, кое-кто направился к боксерскому рингу.

— А теперь давай-ка спаррингом займемся, — предложил Рой, и вскоре Рейнарда отрядили в ученики к грозному Спайку Мандевиллу. Тот проявил себя превосходным инструктором, и Рейнард порадовался возможности улучшить свои навыки; однако, у его наставника не всегда выходило смирять собственную силу, и пару раз Рейнарду крепко досталось от его знаменитого хука левой, за что Спайк потом вполне любезно извинился.

— Что, кореш, подумываешь о контракте? — спросил он позже, за чаем. — Ну и правильно: дела нынче такие, что на гражданке ловить нечего; все мы сюда вернемся рано или поздно, так лучше уж записаться, пока тут все путем — вот что я тебе скажу.

Большинство других мужчин, с которыми разговаривал Рейнард, были, как видно, того же мнения; кое-кто, как Спайк, уже записался и был привлечен к работе инструктором; остальные, как и он сам, проходили предварительное обучение. Многие из них отличались крепким телосложением и выглядели бывалыми бойцами; у некоторых, по странному совпадению, имелась такая же татуировка, что и у Спайка, со змеей, обвившей обнаженный меч.

Под конец вечера всех призвали к тишине, чтобы сделать особое объявление. Его зачитал мужчина (возможно, сержант или уоррент-офицер[8]), командовавший физподготовкой и, похоже, бывший здесь кем-то вроде неофициального распорядителя.

— Слушай сюда, ребята, — начал он. — У меня поручение от командира огласить вам объявление: «Весь личный состав, прошедший шестинедельное обучение к 16-му ноября» — это будущий понедельник — «будет считаться годным к зачислению 1-го декабря на срочную или сверхсрочную военную службу на контрактной основе. Годный личный состав, желающий воспользоваться этой возможностью, должен явиться в этот день, до 16:30, на призывной пункт, отдел Х.19. При себе иметь удостоверение личности, продовольственные и промтоварные карточки и бритвенный комплект».

Выступающий сделал паузу — раздались аплодисменты и одобрительные выкрики.

— В общем так, — добавил он, — это, ребята, относится ко всем — так что теперь вы в курсе. Объявление я сейчас зачитаю еще раз, чтобы вы всё запомнили как следует.

Он повторил объявление медленно, как на диктовке; последовали новые выкрики, свистки и очередной залп аплодисментов.

— Вот что, парни, — завершил свою речь выступающий. — Запомните, на сверхсрочку вас никто не гонит — передумать еще не поздно. (Здесь его прервал взрыв хохота.) Но если хотите послушать моего совета, — продолжил он, — то идти на попятный не стоит. Жизнь тут высший класс, и работенка у вас тоже будет по высшему классу; и не забудьте еще вот что: если запишетесь сейчас, получите отличный шанс продвинуться по службе. Так что первого декабря милости просим — карточки только не забудьте.

Снова раздался взрыв смеха, и с окончанием речи собрание стало расходиться: все спешно начали переодеваться, тут же назначенная рабочая команда убрала чайную посуду, гимнастические снаряды привели в порядок и под конец лампы «Тилли»[9]были погашены и огонь в печке залит остатками чая. Все исчезли на удивление быстро, и вскоре Рейнард уже ехал обратно в Прайорсхолт в машине Роя.

Большую часть дороги Рейнард молчал. Он, вместе с остальными, был признан годным к зачислению на сверхсрочку — через три с небольшим недели. Объявление застало его врасплох: он смутно предполагал, что период обучения продлится еще несколько месяцев или, может, бесконечно и не был готов к необходимости принять решение столь поспешно. Да, никакого принуждения не было — и все же он чувствовал, что безо всяких устных обещаний уже согласился пойти по контракту. Еще с того первого вечера у Римского Лагеря — или, коли уж на то пошло, с самой первой их встречи с Роем — он инстинктивно это понимал, но до сих пор ухитрялся, за счет некой замысловатой умственной двуличности, не отдавать себе полного отчета в своем обязательстве. Было бы довольно легко уклониться от явки в пункт первого декабря — однако он знал, что в этом случае уже никогда не сможет посмотреть Рою в глаза. Ему будет стыдно всякий раз, когда его друг станет заходить в банк, дальнейшие их отношения сделаются невозможными — и вскоре он опять вернется к прежней нездоровой жизни, и «ощущение распада», выжидающее своего часа, снова его одолеет. Нет, ему придется довести дело до конца прямо сейчас; как сказал выступавший, «идти на попятный» нельзя.