Большой футбол Господень - Михаил Чулаки

И надо ж было в этот самый момент заглянуть отцу!

Игнатий Игнатьевич не понимает, как его сын, интеллигентный, стало быть, мальчик, может смотреть футбол?! Не только интеллигентный, но теперь уже и религиозный. Ведь футбол – во-первых, глупая плебейская игра, а во-вторых, прямо-таки бесовское занятие, если посмотреть, какие низменный страсти развязываются: толпы безумных «фанатов» готовы крушить улицы, драться с приверженцами конкурирующих команд – ну прямо сатанинская секта, а не людская компания!

– Опять ты уставился в этот дурацкий убойник! Неужели больше нечем заняться?!

Так Игнатий Игнатьевич прозвал телевизор: «убойник времени».

Людмила Васильевна футбол тоже не любит: неужели людям нечего делать, что они так переживают из-за пустяков? Детское занятие взрослых мужчин. Но когда муж начинает придираться к Денису, она промолчать не может. Дениса, конечно, нужно воспитывать, но не так!

– Ну что ты пристаешь к мальчику?! Можно и отдохнуть иногда. Не монах же он все-таки.

Смотрят ли монахи телевизор – интересный, между прочим, вопрос. В настоящем монастыре Денис не бывал, но трудно вообразить монахов, чинно сидящих перед телевизором. Даже не потому, что показывают соблазнительную рекламу. Самый прибор плохо сочетается с костюмами, пошитыми по моде первого тысячелетия.

– Не монах, но и не дурак, надеюсь.

– Вот уж кто бы судил! Если не в папу пошёл, то и не дурак.

Денис продолжал смотреть футбол. Пусть предки объясняются. Дорогую маму не переговоришь, но иногда и папа не затихает сразу – если чувствует, что очень уж обижен. Сейчас папа обижен – очень.

– Дурак или нет – понятия относительные. Дурак может всех умников передурачить. Один Бог знает, кто кого передурит или переумнит.

Вот так скандалит папа – возражает вежливо и заумно. Но маму такой стиль только раззадоривает:

– Кто бы про Бога говорил – только не такой нехристь. Притворяешься крещённым, а сам умничаешь как бес. Блаженны простодушные. Набираюсь только греха из-за тебя. И в кого такой бесовский зануда уродился?!

– Притвориться крещённым нельзя. Невозможно. Это таинство, и раз оно совершено – значит совершено, я крещён, тут уж ты ничего изменить не можешь. Можно не признавать правительство, но нельзя не признавать крещения.

– Ну-у, занудил. А все равно притворяешься. Потому что Богу от такого верующего никакой радости.

– Зато глядя на тебя Он не устает радоваться. Он просто счастлив!

– Да, счастлив, потому что у меня чистая душа, и Он это видит. У тебя черная, а у меня – чистая. Наичистейшая!

Мама никогда не упускает случая охарактеризовать себя – совершенно беспристрастно и объективно, как она уверяет.

– Пусть бы об этом сказали другие.

– И говорят! Все мои друзья меня ценят. Все говорят: «Людочка – наша неподкупная совесть!» Вот как: совесть! Кто бы про тебя такое сказал? А ты мое испытание, которое послал Господь. Значит, так надо. Но надо чтобы и ты почувствовал, а не закрывал от света свою темную душу! Потому что бес в тебе сидит и бес упрямится!

Тут не всё сходилось: Господь послал испытание, но мама все равно ропщет, вместо того, чтобы благодарить Господа, за то, что испытывает Он её всего лишь безвредным мужем, непьющим и не гулящим, а не тяжкой болезнью, например, или нападением грабителей в подъезде… Но пусть эти противоречия обсуждает папа – если сумеет вставить больше десяти слов.

– Изгнание бесов – не твое амплуа. И разглядеть беса могут только специалисты по экзорцизму, а не ты.

Слово «экзорцизм» маму и доконало:

– Пре-кра-ти-и! Прекрати, я говорю!! Я сейчас убью и меня оправдают! Хватит издеваться!! Пре-кра-ти-и!!!

Ну вот и совершилось в семье большое истерическое событие. Впрочем, очередное.

Игнатий Игнатьевич подумал, как бы хорошо остаться вдовцом, как легко и приятно жилось бы без поминутного соседства с бешеной супругой. Он не позволял себе даже мысленно слов «смерть», «умереть», «погибнуть» – лишь обозначал желаемое состояние: «вдовец». И все-таки понимал всю греховность такой мысли, с ужасом вспоминал, что Бог видит все мысли насквозь, от Него не спрятать потаенные мечты – понимал, но не мог отделаться от прекрасного видения: он наконец овдовел, они с Денисом живут вдвоем дружно по-мужски…

Признаться в таких мечтах Игнатий Игнатьевич не сможет никому и никогда, в том числе и на исповеди перед святым причастием, но запретить себе мечтать он не может.

* * *

Наряду с футболом замечательный вид спорта – кухонный скандал. Равно как и семейный. Правда, в отличие от футбола играется вне всяких правил.

Людмила Васильевна при всей её набожности склонна к вспышкам. Синапсы не держат, в этом всё дело.

Но муж с сыном не знают, что её разрегулированность имеет причину вполне даже извинительную. Да и какое им дело.

Они же не врачи, а родственники.

Кухонные, а пуще семейные баталии вызывают такие же крайние страсти, как и мировая война, вот что удивительно.

Если бы Оно тщательно регулировало шкалу чувств, то прежде всего Оно ввело бы единицу измерения – ну скажем, одна истера. И сделало бы так, чтобы накал чувств соответствовал важности события: мелкая семейная перебранка по поводу неудачного слова – одна истера, явление домой в дрезину пьяного мужа – пять истер, супружеская измена – десять истер, смерть ребенка – пятьдесят истер, атомная война, всеобщая гибель – сто. Сто – предел чувств, больше не бывает, дальше эмоциональный шок и смерть. Но на практике люди редко удерживаются на промежуточных реакциях, по ничтожным поводам Людмила Васильевна, например, сразу соскакивает с синапсов на все сто истер, да и не она одна. Скорее, максимальная реакция не исключение, а правило, люди равно соскакивают с синапсов по великим и ничтожным поводам. И если случится действительно большое несчастье, люди не смогут отреагировать сильнее, чем они чуть не каждый день срываются при обыкновенном семейном скандале. В миллионах домов повседневно бушуют страсти, достойные конца света. Когда потом какой-то из этих домов разбомбят, или террористы вырежут половину близких, те немногие, у кого сохранились остатки разума, вспомнят с недоумением: из-за чего мы каждый день чуть не насмерть воевали в семье? Могли бы каждый день быть счастливы, просто потому что есть теплый дом, потому что все родные живы и даже здоровы, а мы изводили друг друга – стыдно вспомнить из-за каких пустяков: не так помыли посуду или не туда пошли в гости. Впрочем, большинство потом и не вспомнит.

* * *

Конечно, Романовский, тренер «Спартака», в перерыве рад был бы наброситься на Волошина – возможно, с кулаками. Романовскому бы полегчало. Но он не мог себе этого позволить.

Вадим – чувствительный парень, его ругать – только портить.