Ямочка. Роман - Олег Павлович Белоусов

– Валера, ты?! – ласково спросила она.

– Я, мама. Кто же ещё? – постарался ответить Бурцев в обычной манере, чтобы не встревожить её. Он развязал шнурки на туфлях и подумал, как бы получше скрыть волнение, когда придётся посмотреть в глаза самому близкому, дорогому и необычайно чувствительному на его настроение человеку. Валерий снял туфли, выпрямился, и в этот момент мать включила свет в прихожей.

– Сынок, что-нибудь случилось?! – с испугом в глазах спросила мать.

– С чего ты взяла?! – постарался правдоподобнее удивиться сын. Чтобы не смотреть матери в глаза он начал снимать пиджак и искать свободное место на вешалке.

– Рукав на пиджаке у тебя вымазан в извёстке или в чем-то белом!

– Где?! – удивился Бурцев и опять отвёл глаза от матери, чтобы рассмотреть рукав снятого пиджака. – А, это? Колесо проткнул, поэтому заезжал в гараж на перебортовку резины. Пока колесо тащил, наверное, где-то шаркнул о стену локтем, – ответил Бурцев первое, что пришло в голову.

– Сынок, ты какой-то бледный… – тихо с тревогой в глазах сказала мать. – Ты подрался с кем-то?.. – предположила несмело женщина.

– Мама, ни с кем я не подрался! Успокойся! Давай поужинаем. У меня нет плана, поэтому я быстро поем – и поеду, – сказал Валерий и прошёл мимо матери, опять не глядя на неё. Женщине показалось, что голос у сына чуточку дрожит, и она поспешила за ним в кухню греть суп. Бурцев вспомнил, что нужно помыть руки и посмотреть на себя в зеркало в ванной комнате. Он развернулся и вновь прошёл мимо матери, избегая её глаз. Намыливая руки, Валерий пристально вглядывался в лицо. Лицо действительно имело лёгкую бледность, и до сих пор чувствовалась мелкая дрожь в руках. «Как же я убью эту женщину, вина которой только в том, что её угроза мне показалась реальной и неотвратимой?..» – какой уже раз подумал он, глядя в зеркало на не проходящую бледность лица. «Убить человека – самый большой грех, а убить невинного – грех вдвойне страшнее… Почему мне выпало делать этот выбор?.. Почему мне в жизни приходится незаслуженно страдать?.. Почему на мою долю все время выпадают испытания?.. Кто так настойчиво хочет меня погубить?! Кому это надобно?! – не переставал мысленно терзаться Бурцев. – Всё-таки эта женщина небезупречна передо мной… Она угрожала мне тюрьмой за то, чего я вовсе не хотел с ней делать, и она знала это! Но почему я должен судить её и уподобляться тому несчастному судье на костылях, который тринадцать лет назад незаслуженно осудил меня на восемь лет лагерей?.. Я испытываю к этому хромому судье такую огромную ненависть, что она до сих пор ничуть не уменьшилась, и я все ещё жажду отмщения, как только вспоминаю о нем… Не может такое деяние оставаться безответным… Человек не может судить человека, потому что он живое существо, а значит, обязательно будет субъективен… У него может ныть больная нога… быть повышенная температура тела… у него могут быть неприятности в семье… на него могут воздействовать окружающие люди и, наконец, каждый взрослый человек морально не в полной мере безупречен… Все это влияет на его судьбоносное решение для судимого им человека… Когда законодатель закрывает на все эти „мелочи“ глаза и наделяет судью возможностью ошибаться под тем предлогом, что другого способа судить преступников не придумано, он легкомысленно разделяет ответственность судей, которые и без того нарушают закон Божий и потому являются страшными грешниками… Почему какой-то конкретный человек может судить меня?.. Этот хромоногий судья мог без последствий вынести несправедливый приговор в отношении меня, но если ошибусь я, отправляя в свою очередь его на тот свет, или женщину, что сейчас сидит у меня в подполье, то должен буду проститься с жизнью… У нас с хромым судьёй одинаковые возможности приговаривать… Никто мне не может препятствовать в убийстве его и этой женщины, которая тоже хотела меня незаслуженно осудить, но только я должен исполнить приговор безукоризненно… Хромой судья не был совершенно точно уверен в моей виновности, а я знаю, что не совершал тогда того преступления, что совершили мои друзья, а, напротив, пытался предотвратить его… У судьи, признаться, имелось сомнение в моей виновности, но раз уж я присутствовал в течение всего времени, пока мои товарищи совершали преступление, то это говорило ему о многом… Все равно все судьи – антихристы. Их существование и их работа оправдывает безбожное отношение к ним… Но почему это все равно злодейство по Христу, как бы я себя не обелял?.. Христос просил всех даже не гневаться, а не то чтобы не убивать! В другой заповеди он призывает не противиться злу, но не объясняет, почему конкретный невинный человек, который на земле уникален и неповторим, должен безропотно отдать жизнь, например, убийце маньяку, имея реальную возможность помешать злодею. Или почему я не смею отомстить судье, который не разобравшись, посадил меня в клетку, и тем самым подверг мою жизнь восьмилетним физическим и душевным пыткам?.. Тысячи судей в мире нарушают закон Божий, и только единицы из них настигает заслуженная кара… Христос словно говорит мне, что не бойся несправедливости и прими её как должное, а за это тебе воздастся и воздастся твоим хулителям… Надобно верить… Однако мне сейчас словно кто-то шепчет, что убивай любого человека, который хотел или хочет тебя незаслуженно погубить, но если ты попадёшься – значит, ты лишил жизни невинного… Только так ты сможешь узнать: справедлива твоя кара или нет… Наперёд знать – не дано! Если бы каждый, кто берётся судить другого, нёс такую же ответственность, как я перед принятием решения, то никто не только не ошибался бы, но и необходимости в судьях безбожниках не существовало бы… Нет, я не могу понять Христа и не гневаться… Как я могу его понять, если я незаслуженно отсидел восемь лет и неизвестно, когда мне за это воздастся и где?.. Что может порадовать меня настолько, чтобы я был благодарен судье за несправедливый приговор?.. Это за пределами моего разума…»

– Валера, я налила тебе – иди ешь, не то остынет, – послышался голос матери, и Бурцев машинально повторно намылил руки, забыв за размышлениями, что уже это делал минуту назад. Он опять обмыл ладони и намочил лицо тёплой водой, затем с силой вытерся махровым полотенцем, чтобы исчезла бледность. Валерий вытянул перед собой руки и до боли в сухожилиях растопырил пальцы в разные стороны веером. Кончики пальцев еле заметно все ещё подрагивали.

– Завтра на два выходных дня я поеду в деревню… Нужно проверить, все ли в доме ладно… – сказал Бурцев матери, которая как обычно сидела с ним за столом и следила, когда он доест суп. В любую минуту она была готова взять у сына пустую тарелку и положить в неё со сковороды разогретые котлеты и жареную картошку.

– Съезди, сынок, а то уже неделю там не бывал.… Не будем ездить – залезет кто-нибудь, – сказала мать, не переставая думать о том, почему сын какой-то взволнованный. – Хоть бы ты, Валера, женился поскорее и переехал в нашу деревню… Благо, что она рядом с городом… Сменщики за тобой и туда бы ездили… Глядишь, отец бы там был радёшенек, что его дом сгодился тебе… Все силы он отдал ему, пока строил… – сказала мать, моргая вдруг заблестевшими глазами.

«Да, действительно, дом отца мне пригодился, но будет ли отец там доволен, что его дом пригодился именно в таком качестве?..» – спросил себя Бурцев. Он не заметил, что уже съел суп. Ему хотелось отказаться от второго блюда, но он передумал. «Постарайся вести себя, как обычно – не давай матери повода думать, что у тебя что-то стряслось… Господи, из-за меня умер раньше времени отец, а сейчас я могу загнать в могилу и мать…» – подумал Валерий, и почувствовал как подступает ком к горлу. Опять на его долю выпало проклятье и безысходность.

Мать положила второе блюдо и спросила:

– Ты сразу после