Владимир Храбрый. Герой Куликовской битвы - Виктор Поротников

Покуда моровое поветрие свирепствовало на Руси, Михаил Александрович жил надеждой, что злой недуг скосит юного московского князя, покуда еще бездетного, и таким образом появится возможность для возрождения былого величия Тверского княжества. Однако моровая язва постепенно сошла на нет, а московский князь-отрок как владел великим столом владимирским, так и владеет им по сию пору. Даже гневные окрики из Орды ныне ему не указ! Хан Азиз пожаловал было великим ярлыком суздальского князя, но тот отказался от сего дара в пользу Москвы, ища у нее подмоги в своей склоке с младшим братом из-за Нижнего Новгорода. Такое положение вещей выводило из себя гневливого Михаила Александровича. «Сопляк-отрок московский вершит судьбы князей, кои ему в отцы годятся!» — злобствовал он, метаясь по своему тесному бревенчатому терему.

Михаил Александрович втайне от своих приближенных даже стал Сатане молиться, желая зла юному Дмитрию.

И вот в один из знойных августовских дней пришла в тихий сонный Микулин ошеломительная весть: в Москве пожар случился, да такой, что за несколько часов от города и посада одни головешки остались. Одних только церквей сгорело тринадцать! Без кола и без двора остался весь люд московский: купцы, бояре, священники, черные люди — все на пепелище оказались. Стон и плач стоят ныне в уделе московского князя! Только-только черноризцы отпели умерших от мора, а теперь вот надо отпевать тех московлян, что в пламени погибли.

Путники и торговцы, пробиравшиеся из сгоревшей Москвы через Волок Ламский и Шошу кто в Тверь, кто в Торжок, живописали московское пожарище такими словами, что горожане микулинские в ужасе за голову хватались.

А князь микулинский мало того что обрадовался этому известию, он собрал бояр своих и закатил пир по такому случаю. «Выходит, дошли до Сатаны мои молитвы! — с довольным видом молвил своим приближенным Михаил Александрович. — Получается, кара Сатанинская на деле-то пострашнее кары Господней! Пусть-ка попечалится сопляк Дмитрий, пусть покручинится, глядя на черное пожарище! Небось теперь ему будет не до чужих склок и распрей, поди и у бояр его гордыни-то поубавится!»

В Городец-на-Волге известие о московском пожарище привез один местный купец, потерявший в этом бедствии весь свой товар. Княжеские люди мигом доставили этого торговца пред очи Бориса Константиновича, который учинил ему дотошный расспрос. Вызнав все подробности московской беды, Борис Константинович щедро отсыпал серебра сему очевидцу.

В этот же день на обедне в храме Борис Константинович принялся одаривать всех прихожан и нищих деньгами, собственноручно вынимая их из кошеля, привешенного к поясу. Люди в толпе недоумевающе перешептывались, ибо скаредность Бориса Константиновича всем была хорошо известна.

— Чему дивиться, други, — прозвучал чей-то голос в людской толчее. — У московского князя град весь выгорел, а сие для нашего князя великая радость! Обида и злость Борису Константиновичу весь свет заслонили, печаль его снедает, что не удержался он в Нижнем Новгороде. И повинен в сем князь московский!

Большой совет собрался в княжеском сельце Кудрино, что на Яузе-реке. В просторной горнице загородного княжьего терема расселись по лавкам длиннобородые бояре и воеводы, главы купеческих братчин, кончанские старосты, княжеские тиуны и огнищане… Среди степенных седовласых мужей, облаченных в длинные одежды из парчи и бархата, сверкающих золотом украшений, несколько необычно смотрелся юный князь Дмитрий в обычной льняной рубахе белого цвета с красным оплечьем, с серебряной витой гривной на шее и с золотой диадемой на слегка вьющихся темно-русых волосах.

Также довольно необычно смотрелась в этом мужском собрании единственная женщина, облаченная в темное траурное платье до пят, с черным покрывалом на голове, из-под которого у нее на лбу виднелся еле заметной узкой полоской край белого платка. Это была вдовствующая княгиня Мария Александровна, которой князь Дмитрий оказал честь, пригласив ее на это совещание и усадив на стул по правую руку от себя. Слева от княжеского трона на другом стуле восседал двоюродный брат московского князя двенадцатилетний Владимир, князь серпуховской.

На этом совете решались наиважнейшие насущные заботы, первой и главной из которых было возрождение из пепла града Москвы и обеспечение погорельцев провиантом. Предстояло до первого снега выстроить дома и надворные постройки, обеспечить крышей над головой двадцать тысяч семей. Поскольку у многих бояр и купцов сгорело не только все имущество, но и хлебные закрома, продовольственная проблема стояла очень остро.

И наконец, предстояло решить, что делать с остатками бревенчатых стен и башен Москвы, которые не сгорели полностью, но тоже сильно пострадали от огня.

Князь Дмитрий сам накануне осмотрел городскую стену, вернее то, что от нее осталось. Теперь он излагал перед советом свое мнение.

— Три башни сгорели дотла, шесть башен обгорели почти наполовину, — хмуро молвил юный князь. — Городская стена сильно повреждена пожаром на всем ее протяжении. Местами срубы выгорели полностью с внутренней стороны, так что вся забутовка из земли и булыжников вывалилась наружу. Там, где огонь не подпалил стену, бревна срубов осели и расползлись от сильнейшего жара, часть деревянных заборолов просто превратились в труху, на них даже подниматься опасно, ибо все грозит обрушиться в любой момент. Полагаю, бояре, сию стену нужно сносить и на ее месте возводить новую… из камня.

Дмитрий умолк и оглядел бородатые лица собравшихся знатных мужей. В помещении было довольно сумрачно, поскольку небольшие оконца пропускали совсем мало света. Это сентябрьское утро выдалось довольно пасмурным, предвещая непогоду. Дмитрию было не разобрать выражение лиц кое-кого из своих советников, рассевшихся по темным углам, зато он прекрасно слышал их изумленные голоса и перешептывания.

Самые властные и решительные из бояр не стали молчать. Они принялись возражать своему юному князю.

Первым заговорил Василий Вельяминов — как тысяцкий, он имел на это полное право.

— Княже, твоя забота об укреплении Москвы понятна и похвальна, — сказал тысяцкий, — но сие дело нам сейчас не потянуть, ибо сначала надо помочь людям жилье возвести. Храмы восстановить нужно, хлеб где-то закупить… Да мало ли дел неотложных!

— Верные слова! — поддержал тысяцкого его тесть Михайло Угрин. — У нас не токмо в хлебе нужда, многие люди остались без теплой одежды и обуви, а ведь холода не за горами. Лошадей не хватает даже на то, чтобы бревна из лесу подвозить, а ведь для доставки камня коней потребуется еще больше. Да и где взять добротный камень для строительства стен?

Бояре одобрительно загалдели, соглашаясь с тестем тысяцкого. Не дело замышляет князь! Не разумеет он всех трудностей!

— Мой дед Иван Калита добывал камень-известняк за устьем Протвы у села Мячково, когда возводил в Москве каменные храмы, — повысил голос Дмитрий. Он поднял правую руку, призывая к тишине. — Эти каменоломни так и прозываются Мячковскими. Вот откуда можно будет возить каменные плиты. Понимаю, что путь туда не близок, не меньше полусотни верст, но все прочие каменоломни расположены еще дальше. Камень удобнее всего свозить на санях по льду Москвы-реки, то есть в зимнюю пору. Стало быть, у погорельцев будет время на то, чтобы новые дома поставить. До первого снега, думаю, все с этим управятся. Заодно снесем старую деревянную стену и подготовим место для закладки новой каменной стены.