Утонувшие девушки - Лорет Энн Уайт

– Ее нарочно так уложили, – прошептал Хольгерсен, глядя на красный снег.

Сзади раздался звук, похожий на выстрел. Все подскочили и обернулись. Большой сук, не выдержав ветра, сломался и, падая, ударился о какое-то надгробие. Салют из мелких обломков коры и мха разлетелся над белой от снега землей.

– Черт, – выругался Хольгерсен.

Заметно побелевший Хикки дрожал всем телом.

– Рядом есть какие-нибудь пруды? – спросила Энджи, снова повернувшись к месту преступления.

– Никак нет, – ответил Хикки.

– Значит, в пресной воде ее топили где-то еще, а затем привезли сюда и аккуратно уложили в молитвенной позе у каменных стоп Божьей Матери… – Энджи прокручивала в памяти подробности дел Риттер и Фернихок: нарисованные на лбу распятия, насильник в маске. Обе девушки были пьяны и плохо соображали. Обе ушли с вечеринок без провожатого. На обеих напали сзади, сшибли на землю и изнасиловали, приставив нож к горлу. Потом и Риттер, и Фернихок оглушили ударом по голове. Обе помнили, что насильник, накрутив их длинные волосы на руку в перчатке и держа нож у горла, повторял одно и то же:

– Отрекаешься ли ты от Сатаны, виновника и князя греха? Отрекаешься ли ты от Сатаны и всех дел его?

Он заставил их ответить: «Отрекаюсь», прежде чем войти сзади.

Энджи и Хаш выяснили, что эти фразы взяты из католического обряда крещения. Очнувшись, обе девушки обнаружили у себя на лбу рисунок распятия, сделанный несмываемым красным маркером. И у каждой была срезана прядь волос точно посередине лба.

Сведения о характерных словах, распятии на лбу и срезанных волосах были засекречены, репортеры ни о чем не пронюхали, поэтому сходство между этими изнасилованиями и новым преступлением вряд ли можно было приписать действиям подражателя.

Энджи чувствовала – он вернулся. Маньяк, за которым охотились они с Хашем.

Она подняла руку и коснулась лба двумя пальцами:

– Во имя Отца, – она опустила руку, коснувшись солнечного сплетения, – и Сына, – она дотронулась до левого, а затем правого плеча, – и Святого Духа, – тихо закончила Энджи и повернулась к Хольгерсену: – Он погрузил ее в воду и вырезал на ней распятие. Изнасиловал, затем лишил женского естества, сделав бесполой, и положил умирать у ног Девы Марии. Это не изнасилование, а ритуал: он ее крестил.

Все смотрели на Энджи.

Ветер взвыл, задув в другом направлении. С неба посыпалась ледяная крупа.

– Чертов извращенец, – прошептал Хольгерсен. – Только крестителя нам не хватало. Это точно не первое родео этого типа. Он и раньше так делал, а значит, сделает снова.

╬

– Без изменений, – сообщил Хольгерсен, снова позвонив в больницу. – Личность установить пока не удалось.

Энджи сжала руль, сворачивая на Фэрмонт: они ехали в управление. Ей не терпелось добраться до папок с делами Фернихок и Риттер. «Джейн Доу» должна продержаться, пока Энджи не запустит в расследование зубы. Чем скорее установят личность потерпевшей, тем лучше: сейчас детективы в своих действиях связаны по рукам и ногам.

Одним из важнейших аспектов расследования преступлений такого рода является виктимология: кто пострадавшая, где она училась, были ли у нее работа, хобби, где она жила – словом, необходимо выяснить, чем она занималась в период, предшествовавший нападению, что в ней привлекло внимание преступника.

– Интересно, когда это дело у нас уведет убойный? – сказал Хольгерсен. – Да, имело место изнасилование, но наш извращенец оставил жертву истекать кровью и умирать от переохлаждения, а это попытка убийства. Может, он вообще счел ее мертвой, а ей вот повезло…

– Бабушке твоей повезло! – Энджи смерила напарника гневным взглядом. – Я хочу вести это дело, смотри не подлей мне дерьма.

– Черт, Паллорино, я тоже хочу раскрыть, просто я говорю…

– Мне нужно поймать его ради Хаша, ясно? Он места себе не находил, что те изнасилования так и остались нераскрытыми. Если все три преступления совершил один и тот же ублюдок…

– Упс, я понял: дело личное. – Хольгерсен отвернулся к окну. – Опасно, Паллорино, о-о-очень опасно, – тихо повторил он. – Принимая что-то близко к сердцу, теряешь объективность.

Энджи стиснула челюсти, бессознательно с такой же силой нажимая на педаль акселератора.

– Останови, – вдруг сказал Хольгерсен. – Вот тут, у магазина.

– Что? Зачем?!

– Я хочу нормального кофе.

– Ты шутишь, что ли?

– Я ночь не спал, мне не обойтись без кофеина.

– Ты всегда такой?

– А ты?

Энджи чертыхнулась и свернула к мини-моллу, на углу которого гордо красовался «Старбакс».

– Давай быстрее, – предупредила она. – Веддер ждет.

Глядя, как длинный, тощий Хольгерсен размашисто шагает к кофейне, Энджи врезала кулаком по рулю. Она вдруг поняла, что ее трясет. Положив голову на подголовник, она закрыла глаза, стараясь успокоиться, но в голове болезненными красными вспышками пульсировали воспоминания о том, как она обнаженной скакала на мистере Большом Че. Ритмичные басы из клуба. Мигающие красные лампочки за шторами. Маленькая девочка в розовом платьице выскочила из тумана прямо под колеса… Глаза у Энджи широко открылись, дыхание стало судорожно-частым.

Скверно. Сосредоточься на работе, на расследовании… Она сверлила взглядом дверь «Старбакса», нетерпеливо ожидая, когда выйдет Хольгерсен. Лобовое стекло начало покрываться ледяной коркой. И вдруг через запотевшее окно Энджи увидела Хольгерсена – он расхаживал туда-сюда и говорил по телефону. Только тут она обратила внимание, что его сотовый остался на сиденье.

Энджи нахмурилась. Хольгерсен потребовал остановиться, чтобы срочно позвонить по личному телефону?

Он вышел из «Старбакса», неся два стакана и коричневый пакет. Усевшись на сиденье, Хольгерсен вставил стаканы в круглые гнезда между креслами. Салон наполнился запахами еды и кофе.

– На, – сказал он, подавая что-то Энджи.

– Что это?

– Маффин с яйцом и беконом. Ты небось тоже есть хочешь.

Желудок скрутило судорогой. Энджи взяла сэндвич. Хольгерсен развернул свой и откусил большой кусок.

– Можно ехать, – сказал он полным ртом, беря кофе.

Энджи смотрела на него в упор.

Хольгерсен перестал жевать.

– В чем дело? Ты вегетарианка, веганка или у тебя аллергия на глютен?

– Кому ты сейчас звонил?

У Хольгерсена сузились глаза. Кое-как прожевав, он проглотил и откашлялся:

– Никому я не звонил, мой сотовый оставался здесь.

Энджи молча смотрела на него.