Тайна, покрытая мраком - Татьяна Полякова

Стоило войти в дом, как Любка бросилась ко мне на шею с воплем радости, точно мы год не виделись:

— Наконец-то, — запричитала она. — Витька так и не вернулся, а бабушка у себя лежит. Кушать опять не стала. Меня это беспокоит. А ты как?

Если я расскажу Любке историю про дверь, она, чего доброго, совсем с катушек съедет.

— Нормально, — пожала я плечами.

— А чего так долго?

— С соседями болтала. Собирай на стол, есть хочется, а я к бабке загляну.

Бабка, держа планшет на коленях, смотрела «Женитьбу Бальзаминова», весело хихикая, но при моем появлении сунула планшет под подушку и сложила ручки на груди, тяжко вздохнув. В ту минуту мне очень хотелось ее придушить, но я напомнила себе, что старость надо уважать. Неизвестно какие кренделя я начну выписывать, когда мне стукнет восемьдесят… если стукнет.

— Ну, что? — с живейшим интересом спросила она.

— Вынуждена сообщить, дверь в квартире на Михайловской у вас с причудами.

Я поведала ей о своих, то есть дверных, приключениях, но старая вешалка даже бровью не повела. Махнула рукой, точно от мухи отбиваясь, и равнодушно заявила:

— Ерунда. Мишаня куролесит.

— А Мишаня у нас… — я устроилась в кресле, глядя на бабку с большим недовольством.

— Братец мой… сущий кровопиец, не тем будь помянут. Папашино наследство заграбастал, тебе, говорит, и своего добра хватит. Может, и так. А справедливость? Я спорить не стала, что мне, с родным братом судиться? Только ничегошеньки он не выгадал. Помер, шельмец, и все его добро мне досталось. Жениться он так и не сподобился.

— Очень поучительно, — кивнула я. — Только непонятно, как ваш Мишаня мог куролесить, если, по вашим словам, успел помереть?

— Чего непонятного? — удивилась старушенция, приподнялась с подушек и зашептала, выпучив ехидные глазки: — Любовница его убила. Житья ей от него не было. Замуж не брал, а на других смотреть не смей. Есть такие подлые мужики. Мой четвертый муж тоже…

— Мне бы лучше про Мишаню, — напомнила я.

— А я про кого? Взяла Любаня грех на душу и его порешила. По-женски я ее очень даже понимаю. Портрет видела? Мишанину квартиру я внучку оставила, а портрет себе забрала, почто он Андрюшеньке? Выкинуть жалко, все-таки брат. А он как начал куролесить. Ни одной ночи от него покоя не было. Сервиз разбил, подлюга. Саксонский, на двенадцать персон… только вазочка осталось. Прислуга разбежалась, а Витюша ночью со светом спал и крест носить начал. Я портрет в задние комнаты сослала, но стало только хуже. Чуть дом не спалил. Тут Андрюшка пропал, и я приказала портрет назад вернуть, пусть там куролесит, — бабка схватила лорнет и на меня уставилась, как видно, желая проверить, какое впечатление на меня произвел ее рассказ.

— Маланья Федоровна, — позвала я. Злясь на бабку, я называла ее исконным именем, тем самым подчеркивая, что ее стойкое стремление приврать мне очень даже хорошо известно. Бабка делала вид, что этого не замечает. Не заметила и сейчас. — Я верю, что у вас большое будущее в комедийном жанре, — продолжила я, — но не могли бы вы повторить ваш рассказ в присутствии психиатра? Есть шанс провести остаток дней в компании выдающихся исторических личностей. Наполеон, Александр Македонский… кто вам больше нравится?

— Не веришь? — отложив лорнет в сторонку, вздохнула бабка. — Ну и ладно. Есть дураки, которые и в бога не верят. Записку оставила?

— Оставила.

— Что ж, будем ждать. Может, объявится Андрюшенька. Ступай себе… — она вновь тяжко вздохнула, вспомнив о своей роли умирающей, но я уходить не спешила.

— Скажите-ка, Милана Теодоровна, а Витя у вас давно живет?

— Витя? — встрепенулась старушка. — Давно.

— А поточнее нельзя?

— Да, почитай, всю мою жизнь… хотя, он ведь молодой… Значит, чего-то я путаю.

— Память у вас тоже с причудами, как дверь в Мишаниной квартире, — съязвила я. — То вы помните, что при царе Горохе было, то не можете ответить на простой вопрос.

— А ты не проболтаешься? — перегнувшись ко мне, спросила старушка с очень серьезной миной.

— Чтоб мне пропасть, — так же серьезно ответила я.

— Сынок он мой, — заявила старуха. — Незаконно прижитой. Его кухарка моя усыновила. Ну, а когда последний муж помер, я, знамо дело, Витюшу к себе взяла.

— Врете, — буркнула я.

— Век воли не видать, — ответила бабка и щелкнула наманикюренным ногтем по переднему зубу из белейшего фарфора.

— Поздравляю, — кивнула я, сообразив, что бабка опять пудрит мне мозги. — Вы вполне можете соперничать с библейской Саррой, она в девяносто родила, а вы во сколько?

— Библейской Саррой, — передразнила бабка. — Откуда тебе про нее знать с твоим туманным кругозором. Неужто Библию читала?

— Комиксы, — осчастливила я. — Картинки с надписями. И про Сарру, и про муженька ее… и про этого… забыла, как зовут, он козлиную шкуру напялил, чтобы отцовское благословение получить.

— И как у тебя только голова не лопнула, — скривилась бабка. — Непосильный интеллектуальный груз. Ступай, ехидна. Ужинать не буду.

— Помрете с голодухи, вам же хуже.

Я направилась к двери, а бабка ядовито сказала мне вдогонку:

— Приглядись к Витюше-то, жених завидный. Половину наследства ему оставлю. Хотя с деньгами он себе получше девицу найдет.

Я потопала в кухню, гадая, врет бабка по обыкновению или нет. Поверить заманчиво. Тогда понятно, почему ее Витя мамашей зовет. Но тут другие мысли полезли: если Витька бабкин сын и ему половина наследства отписана, запросто мог решить, что и вторая половина очень даже пригодится. А при таком раскладе Андрюшенька ему нужен как козе баян. Так, может, оттого внучок и пропал? Бабка заподозрила неладное… в этом месте я посоветовала себе не увлекаться. Бабка — актриса, в театре давно не служит, вот и развлекается, затеяв весь этот спектакль. Играет, одним словом. А мы и актеры, и благодарные зрители.

Я вяло жевала, сидя за столом напротив Любки. Хоть и поторопилась списать все происходящее на бабкины причуды, но червячок сомнения делал свое черное дело, мешая насладиться кулинарным шедевром подружки. Любка выглядела абсолютно несчастной, что вполне привычно, и была молчалива, что непривычно совсем. Отложила ложку, подперла щеку ладонью и заговорила:

— Ленка, я до поры до времени язык за зубами держала, потому что ты вроде Фомы неверующего. Но более молчать не могу.

— Чего еще? — насторожилась я.

— Девушка, что до нас здесь работала, исчезла.

— В каком смысле исчезла?

— А нет ее нигде. Ни слуху ни духу.

— Откуда тебе знать, кто тут до нас работал?

— Давай я тебе все по порядку расскажу, — вздохнула Любка. — Когда я только-только сюда устроилась, бабушка велела мне Витькино пальто из чистки взять, я и пошла. А на квитанции не Витькино имя стояло, и даже не бабушкино, а Кагарлицкой С.В. Я подумала, должно быть, прежняя домработница пальто сдавала, свою фамилию назвала.