Монреальский синдром - Франк Тилье

Выбравшись наконец после всех своих злоключений из дома Людовика Сенешаля, Люси сразу же отправилась с мерзкой бобиной к реставратору Клоду Пуанье и сказала ему, что во время просмотра этого фильма Людовик ослеп. Семидесятилетний специалист по аутопсии фильмов взял пленку и пообещал немедленно разобраться, что в ней могло быть такое.

Теперь, сидя у постели дочки, она с тяжелым вздохом в последний раз подносила ко рту девочки вилку. «Девочку надо заставить поесть!» — настырно повторяли врачи. Хорошо им говорить… попробовали бы сами!

— Ну давай, давай, моя маленькая, ну постарайся, очень тебя прошу.

Малышка покачала головой и заплакала. Щеки у нее ввалились, цвет лица стал зеленоватым. Люси оттолкнула столик на колесах, где стояла тарелка с отвратительным гороховым пюре, и прижала к себе дочку, чувствуя, как жаждут маленькие ручки соединиться у нее на спине и как им недостает на это сил. Просто невыносимо видеть, как висит теперь пижама на ее исхудавшей дочурке — прежде такой веселой, улыбчивой, — как ребенку, неразлучному с капельницей, неудобно двигаться…

— Не плачь, солнышко, не надо, все будет хорошо!

— Мам, я хочу к Кларе…

Два дня назад Люси поняла, какую совершила ошибку, и задумалась, а не вернуть ли вторую девочку из лагеря в Изере. Но ведь Клара так мечтала об этой поездке, ей так хотелось провести каникулы с подружками.

— Скоро вы увидитесь, лапушка. А еще раньше — совсем уже скоро — Клара пришлет тебе красивую открытку. Она же обещала.

Люси убедилась, что поблизости нет никого из персонала, и достала из сумки коробочку печенья в шоколаде.

— А этого — хочешь?

Жюльетта робко спросила:

— Да разве мне можно?

— Конечно можно. Только никому не говори, что ела печенье, ладно? Честное слово?

Девочка, слабо улыбнувшись, хлопнула ладошкой по протянутой ладони матери, потом съела оба печеньица. От напряжения на шее малышки стали видны жилки и связки, и, дожевав, она сразу легла — уж слишком измотала ребенка болезнь. Люси, радуясь тому, что желудок ее дочурки наконец-то перестал быть пустым, поскорее избавилась от упаковки.

Только она успела это сделать — пришла медсестра за посудой, отметила с гримасой: «Две ложки пюре, полсухарика и ни кусочка ветчины» — и стало ясно, что капельницу пока не снимут, а о выписке из больницы и думать нечего.

Расстроенная донельзя, Люси просидела у постели дочки, пока та не заснула. Сидела, уставившись на экран телевизора.

Там говорили об ужасном преступлении на строительстве трубопровода в Верхней Нормандии. Куча трупов, у всех вскрыты черепа… С делом разбирается парижский профайлер, вот он как раз появился на экране. Могучий дядька, настоящий полицейский, совершенно ничего от психолога… Интересно, откуда он, какой он школы? Занимался ли раньше делами о серийных убийствах? Люси немножко завидовала этому парижанину: тип расследования, который сулит эта история с отпиленными макушками у трупов, интересовал ее больше всего. Искать и находить — уже наркотик, и какой же кайф — охота за чем-то или кем-то опасным, преследование… Но, черт побери, разгар лета, она в отпуске, стало быть, ей положено развлекаться, прожигать жизнь и ни о чем не думать. В этот вечер, в больничной палате, наедине со своей девочкой, она чувствовала себя оторванной от мира.

Люси положила рядом с дочкой новую игрушку, подарок бабушки, голубого плюшевого слона, сказала медсестре, что ей надо выйти, и отправилась в Салангро, этот корпус всего-то метрах в ста от педиатрического. У доктора Турнеля были какие-то новости насчет Людовика Сенешаля.

Врач принял ее в просторном помещении, разделенном на две части стеклянной перегородкой, за которой можно было разглядеть установку для компьютерной томографии и другую ультрасовременную аппаратуру. Напротив Люси на светящейся стенке было развешано десятка два рентгеновских снимков, на столе лежали бумаги и анатомические схемы глаза, нервной системы, мозга. Доктор нервно потер подбородок, с утра, когда Люси видела его в прошлый раз, волосы его как будто прилипли к коже, под глазами обозначились мешки, теперь его не назовешь привлекательным — просто человек, затраханный работой, каких полно.

— Мы весь день его обследовали, — сказал Турнель, — и в конце концов, примерно час назад, перевели в психиатрическое отделение.

— Психиатрическое? — откликнулась изумленная Люси. — С чего это вдруг?

Турнель положил очки на стол и помассировал пальцами виски.

— Как бы вам объяснить попроще? Ладно, попробую… Дело в том, что в физиологическом смысле Людовик не слеп. Как я и говорил вам утром, зрачки у него сокращаются нормально, и мы не обнаружили никакой сколько-нибудь значительной патологии во всей зрительной системе. Но в то же время взгляд у пациента блуждающий, в то же время с ним невозможен визуальный контакт.

— Вы сказали — в психиатрическое… То есть опухоли в мозгу нет?

Доктор повернулся к стене со снимками мозга Людовика, взял в руки один:

— Нет. Вот посмотрите: все чисто. Ни малейшей аномалии.

С таким же успехом он мог показать ей мозг коровы… Тем не менее Люси почувствовала, что ей стало спокойнее: значит, Людовик не умрет.

— Верю вам на слово, доктор.

— Мы искали не только опухоль, но и повреждения в затылочных долях: такие повреждения также могли бы привести к корковой слепоте. Искали, но и тут ничего не нашли.

— Что еще за «корковая слепота»?

Доктор устало улыбнулся.

— Мы считаем, что видим глазами, но на самом-то деле глаз — всего лишь инструмент, или можно еще сказать — колодец, через который проникает свет. Гляньте на это — сразу поймете, о чем речь.

Люси взяла протянутую врачом картонку с напечатанным на ней текстом.

ЭТТО ТЕСКТ НЕЖУН ДЯЛ ТГОО ЧОТБЫ ПАКОЗТАЬ ЧТО АНШ МОГЗ НЕ ПОСВРИНИМЕАТ ТОЧОН ТГОО ЧОТ ДИВИТ АНШ ЛГАЗ А ЧОТ ОН АН ОНСОАВИНИ СОВЕОГ ПЫОТА УНЗЕАТ СОЛАВ В ЦЛОМЕ ЕН БОРАЩЯА ВИН АМИНЯ НА РОПЯКОД ВУКБ

— Однако впечатляет…

— Вот видите! Ретине все равно, что она видит, ретина, то есть сетчатая оболочка глаза, готова воспроизвести любой физический объект, примерно так, как это делает киноэкран, глаз — объект пассивный, линза, а интерпретирует увиденное мозг, используя для этого накопленный им опыт, пережитое, культурную среду. Только мозг делает изображение значащим, таким, каково оно на самом деле.

Врач повесил рентгеновский снимок на место.

— Самое удивительное в состоянии нашего пациента — то, что он способен обойти препятствие, его не видя. Какую-нибудь коробку, поставленную на пути, или стул, или другой предмет мебели. Мы сняли это на видео, могу показать. Тоже впечатляет!

— Нет, спасибо. Могу себе представить. То есть он видит, не видя. Но это же непостижимо…