Приговор - Иван Любенко

Варвара — горничная Ардашевых — по просьбе Вероники Альбертовны приехала в город, чтобы разузнать, как обстоят дела у Клима Пантелеевича. Но дома его не оказалось. Из сбивчивых рассказов соседской прислуги она узнала, что, как раз перед офицерским восстанием, бывшего присяжного увезли на автомобиле комиссары. Куда — этого не знал никто. Ведомая неясным тревожным чувством и надеясь хоть как-то прояснить судьбу хозяина дома № 38 на Николаевском проспекте, она пошла на расположенную неподалёку Ярморочную площадь, куда стекался народ.

Ртищевых привезли на телеге. Они были избиты до неузнаваемости, разуты и едва держались на ногах. Раны кровоточили. Вокруг собралась огромная толпа. Мальчишки, чтобы лучше видеть, забрались на верхушки деревьев. Ташлянские босяки свистели, улюлюкали и выкрикивали оскорбления в адрес офицеров. Тут же стояли жёны приговорённых, игрались дети, не понимавшие, почему нельзя подойти к папам. Матери Ртищевых не было. Час казни от неё скрыли, чтобы не расстраивать.

По какому-то неведомому совпадению казнь пленников Павла и Петра Ртищевых состоялась на окончание Петрова поста, когда весь православный мир вспоминал святых апостолов Петра и Павла. Они оба приняли мученическую смерть: апостола Петра распяли головой вниз, а апостолу Павлу отсекли голову.

Офицеры проследовали к месту казни, ни на грамм не уронив чувство собственного достоинства. Когда перед ними выстроилось шесть солдат, Павел попросил разрешения сказать последнее слово. Комиссар надменно кивнул.

— Горожане! Перед смертью не лгут. Мы три года провели на фронте, защищали Родину, свободу. И я, и мой брат смело смотрели в лицо смерти и шли в атаку на германские окопы. Разве мы могли себе представить, что здесь, в нашем родном Ставрополе, таится та самая страшная угроза для страны? Разве могли мы предположить, что самых уважаемых людей губернии будут истязать в Юнкерском саду, рубить шашками и расстреливать на Холодном роднике? Нет! Никто из нас, фронтовиков, не мог представить происходящее даже в кошмарном сне. Но это случилось. И те, кто решил сказать кровавому произволу «нет», сегодня убиты, а трупы валяются в придорожных канавах и оврагах. Их не разрешают хоронить. Страх окутал город и пронёсся по нему, как вихрь, как песчаная буря, как смерч, как самум. Но почему всё это случилось? Почему вы сейчас, стоя здесь на Ярмарочной площади, с любопытством взираете на нашу казнь, точно это не казнь вовсе, а ярмарочное представление заезжих скоморохов? Что случилось с вашим рассудком, с сердцем? Отчего вы радуетесь смерти тех, кто защищал вас от врага? Или, может, каждый из вас давно таил в себе злобу на офицеров, врачей, адвокатов и учителей? За что вы нас ненавидите? За то, что мы воевали, лечили вас и ваших детей, защищали в судах и учили в школах? Как так случилось, что народ проникся нечеловеческой злобой к тем, кто учился в юнкерских училищах и университетах? А ведь почти каждый из вас ходит в церковь, молится и просит у Господа прощения за вольные или невольные грехи…А, может, вы слепы и глухи? Или дьявол проник в ваши души и сделал их такими же бесчувственными, как камни? Опомнитесь! Не дайте себя обмануть этой красной своре. Посмотрите, кто творит злодеяния в нашем некогда тихом и богатом городе. Все они — пришлые люди, недоучившиеся, выгнанные за хулиганство семинаристы, поэты-неудачники, возомнившие себя гениями. Воля ваша. Вам жить на этой плодородной земле. Вам воспитывать здесь своих детей, внуков и правнуков. Через минуту мы уйдём навсегда. Но знайте: с нашей гибелью кошмар не закончится, и это совдеповское чудовище будет поглощать вас постепенно, отбирая дома, землю и жизни. Я уверен, что придёт время и вам станет стыдно. Вы будете горько сожалеть о том, что стояли в этот день, последний день Петрова пост, безучастно наблюдали за нашей казнью, лузгая семечки и хихикая. Поверьте, ни один наш поступок не остаётся незамеченным. Да воздастся каждому по делам его… Я верю, что за тьмой обязательно придёт утро, и над Россией взойдёт солнце. И вот тогда ваши потомки вспомнят о нас, погибших за свободу. Они напишут о нас книги, поставят памятники. Мы умираем за правду. А за неё и умереть не страшно…

— Хватит, кадет, разболтался. В аду договоришь! — прикрикнул начальник отряда и выплюнул недокуренную папиросу. — Давай поворачивайся.

Павел и Пётр перекрестились и поклонились на четыре стороны.

— Да хранит вас Бог! — воскликнул на прощание младший брат.

— Мы готовы, — спокойно проговорил Павел и бросил красноармейцам: — Дурачьё, поставьте нас к стене, ведь сзади проезжая дорога. Застрелите ещё ненароком случайного человека.

Но его уже не слушали. Винтовки были направлены на цель.

Раздалась команда, прогремел залп. Вздрогнула толпа.

Свинцовый град снёс верхнюю часть черепа Павла, а Петра только ранили.

— Вы даже стрелять не умеете, — прохрипел поручик. Но к нему уже бросились, стали рубить шашками и колоть штыками.

Трупы тотчас же кинули на телегу и, даже не прикрыв, повезли к ближайшему оврагу.

Когда толпа стала расходиться, на место казни пришла мать. Пожилая женщина упала на колени, стала сгребать руками, запечённую в горячей пыли кровь и складывать её в платок.

— Павлуша, Петруша, — всхлипывала она, — сыночки мои, соберу вашу кровушку всю, до единой капельки. Ничего не оставлю извергам.

Варвара кинулась к женщине и стала её поднимать, успокаивать, но унять слёзы горя старушки было невозможно.

Какой-то сердобольный извозчик тут же подкатил фаэтон, и родительницу уговорили в него сесть. Но с платком, завязанным в узелок, она не рассталась. Ветер ласково трепал седые волосы матери и, казалось, просил у неё прощения за то, что люди сотворили с её сыновьями. Возничий надвинул полог коляски и тронул лошадей. Железные колёса стучали по мостовой мерным размеренным стуком, точно в крышку гроба забивали гвозди.

Горничная Ардашевых вернулась в особняк. Она решила ещё на несколько дней задержаться в городе, пока не разузнает хоть что-нибудь о судьбе Клима Пантелеевича.

Расстрелы продолжались всю неделю.

Трагедия неудавшегося восстания усугублялась ещё и тем, что, как позже выяснилось, в ту ночь, когда две сотни офицеров, несколько гимназистов и студентов вели неравные уличные бои с военным гарнизоном, всего в четырнадцати верстах от Ставрополя проходил отряд полковника Шкуро. Если бы связные, посланные к нему, не попали бы в руки красных, город был бы освобождён ещё двадцать седьмого июня. Но чуда не произошло, и Ставрополь погрузился в кровавую тьму большевистского террора.

Москва, ул. Большая Лубянка д. 11.

В Петрограде становилось всё опаснее, и Совет Народных Комиссаров РСФСР, претворяя в жизнь недавнюю инициативу Керенского, сделал своей столицей Москву.