Догоняющий радугу - Алекс Ведов

Естественно, скоро объявилась милиция. Сначала Володю допрашивали, у кого он покупает зелье, затем пару раз куда-то увозили и через несколько дней привозили обратно. Вероятно, он сидел в следственном изоляторе. Из института его отчислили. Приехали его родители, вне себя от свалившейся беды. Не без помощи милицейских оперативников он был отправлен на принудительное лечение в наркологический диспансер. Навещали его только Виталий и Татьяна. Остальные его приятели, становившиеся ими все меньше, в том числе и я, не нашли в себе ни сил, ни желания оставаться с ним рядом в это время. Через месяц пребывания в наркодиспансере Володя вернулся в общежитие, и вид его вызывал сочувствие: тощий, как палка, с землистым цветом лица, весь какой-то сморщенный, потускневший и даже уменьшившийся в размерах, как будто он состарился за время лечения лет на двадцать.

Немногие знали, что Виталий долго обивал пороги в деканате и даже в приемной ректора, упрашивая восстановить Володю в университете. Это дало результаты — в случае окончательного излечения его обещали восстановить на следующий учебный год и разрешили остаться в общежитии.

Однако Володину болезнь удалось лишь временно пригасить, но не уничтожить. Слишком далеко он зашел в своем желании получать необычные ощущения. Это потом я узнал от врачей, что организм некоторых людей в силу индивидуальных особенностей обмена веществ наиболее расположен к физической зависимости от героина и подобных ему наркотиков. Для данного типа людей эта зависимость особенно опасна, так как приобретается сразу, и практически неизлечима. Случай Володи был как раз таким. Пьянство вряд ли сгубило бы его, но вот эта зараза…

Три месяца он держался, сидя на каких-то таблетках, но затем снова сорвался. Сатанинская карусель завертелась для него заново. На сей раз он деградировал стремительно: совсем перестал следить за собой, опустился, стал воровать деньги и вещи у своих соседей по общежитию. Помнится, его пару раз застукали и побили за это. Буквально за год из здорового и жизнерадостного парня он превратился в жалкое, страшное существо, похожее на скелет, обтянутый кожей. Наверное, мы могли бы ему как-то помочь, но опять все, кроме Виталия, от него отвернулись, и я тоже. Татьяна бросила его. К нему даже не успели приехать родители. Он покончил с собой, закрывшись в туалете, — перерезал себе вены бритвенным лезвием. Я видел, как выносили его безжизненное тело, накрытое окровавленной простыней. Эта страшная картина долго потом стояла у меня перед глазами.

Чуть позже из прокуратуры приехал следователь, были многочисленные допросы свидетелей, однокурсников, преподавателей… Конечно, и я не избежал всего этого. Вот тогда я и узнал, что Володя у себя в комнате оставил предсмертную записку, в которой говорилось, что он, Рындин Владимир, уходит в свое последнее путешествие и, уходя, знает, что находится на правильном пути. Якобы он всегда будет признателен Виталию за то, что тот указал ему правильную дорогу. И что путеводителем для него будет то, что Виталий написал в своей тетради.

Далее я вспомнил, как в тумане, убитых горем Володиных родителей, экстренное общефакультетское собрание, панихиду… На похоронах я не был, не были и многие другие студенты.

Долгое время все мы, его бывшие приятели, не могли смотреть друг другу в глаза. Мы были ему друзьями, когда веселились вместе. Но когда пришла беда, все мы так же дружно бросили его на произвол судьбы, позволив ему истлеть заживо. Никто не помог. Никто, кроме Виталия. С тех пор в глубине души я не мог избавиться от гнетущего чувства вины перед этим бессмысленно погибшим парнем, перед его родителями, перед Татьяной, которая, не окончив университет, уехала в другой город — о дальнейшей ее судьбе я ничего не знал.

Со временем страсти, связанные с этой историей, улеглись. Но не для Виталия. Записка, оставленная Володей, потянула за собой длинный шлейф неприятных последствий, который, как я понял, тянулся до сих пор. Следствие по уголовному делу, заведенному по факту самоубийства, очень заинтересовалось загадочной тетрадью, упоминавшейся в записке. Судя по тому, что и на пятом курсе Виталия продолжали вызывать в прокуратуру на допросы, следствие отрабатывало версию, по которой его рукопись сыграла не последнюю роль в Володиной гибели. Тетрадь Виталий не выдал. Позднее он признался мне, что надежно спрятал ее, а следователям говорил, что потерял, и вообще там ничего такого не было. В комнате у Виталия произвели обыск и, естественно, обнаружили самиздат и прочую запрещенную литературу. Тут уж им заинтересовались ребята сначала из университетского особого отдела, а потом и из управления областного КГБ. Уголовное дело против него тогда не возбудили, так как достаточных оснований не нашли, но нервов потрепали немало. Нечего и говорить, что о «рассаднике тлетворного воздействия на товарищей» в его комнате было незамедлительно сообщено в учебную часть. Виталий был пропесочен на студенческом собрании (особо рьяные активисты тут ему припомнили, что он защищал наркомана), немедленно исключен из комсомола (что, впрочем, не особенно его расстроило) и на текущий семестр лишен стипендии. Но из института его не отчислили, видимо, учитывая отличные показатели в учебе.

Когда и эти страсти поутихли, я поинтересовался у Виталия, что это за тетрадь и правда ли, что это она могла так повлиять Володе на мозги. Тогда он ответил, что там разные короткие размышления, которые он записывал, продолжает записывать и, может быть, когда-нибудь даст почитать мне. Правда, после того, как она побывала у Володи, он опасается давать это еще кому-нибудь. При этом он добавил кое-что интересное, запавшее мне в память:

— Алекс, понимаешь, Вова слишком стремился к путешествиям за пределы обыденности. Но он не был к ним готов. Прежде чем пытаться ходить, тем более так далеко, надо научиться крепко стоять на ногах. А Вова, к сожалению, так и не научился. Я не раз пытался его образумить, но ты же знаешь, что он был за человек.

Тетрадь он мне тогда так и не показал. А потом я уже и сам забыл о ней — наступила преддипломная практика, и мне стало не до того.

Вспоминая и переживая заново те события, я не заметил, как наступил вечер. Я вдруг ощутил огромную усталость. Чехарда впечатлений за последние двое суток была слишком тяжелым испытанием для моей психики. Я посидел еще немного в состоянии безмыслия, слушая колокольный набат в мозгах. Голова была чугунная. Нет, надо срочно ложиться, решил я, иначе у самого поедет крыша. Я еле добрел до кровати, не раздеваясь, рухнул и провалился в глубокий сон.

Когда я проснулся, было уже одиннадцать утра. Такой поздний подъем был мне несвойствен. Но, несмотря на долгий сон, отдохнувшим я себя не чувствовал. Напротив, все еще не мог прийти в себя от всего, что свалилось на мою голову. Некоторое время я лежал в кровати, перебирая в уме все странные события с момента прибытия сюда, особенно визит следователя ФСБ и разговор с ним, который окончательно поверг мое умственное и душевное состояние в сумятицу. Мне вдруг подумалось: а не сон ли все это, как в прочитанной в детстве книжке «Алиса в стране чудес»? Я рывком вскочил с кровати. На столе лежала визитная карточка, оставленная Шацким, и неопровержимо свидетельствовала: все произошло наяву.