Едоки картофеля - Дмитрий Бавильский

"Ну, этот-то как раз ничего…" Какая-то местная кокетка подкалывала его, мол, как с такой оравой справляется.

Они шли по Анапе, Данила случился рядом, шалава показывала на него пальцем, де, вот с этими как? "Ну, этот-то как раз еще ничего, – сказал интеллектуально подкованный вожатый, приезжавший каждое лето из Питера поразвлечься на юга, развеяться на педагогической ниве. За минуту до этого они с Данилой на полном серьезе обсуждали достоинства живописи Моне.

Поиски странности заставляли его купаться одетым в плащ и брюки, откровенничать с посторонними людьми и высказывать неожиданные мысли. Так, например, он точно знал, что у него никогда не случится жены по имени Мила или Люся, странным казалось и имя Лилия, запрет возникал уже на уровне имени, заменяя непосредственное впечатление от человека.

В какой-то книжке по иудаизму, где Данила черпал дополнительные источники остроумия, он вычитал, что произвольное истечение семени порождает демонов. И поэтому старался удовлетворять свои просыпающиеся инстинкты, лежа в ванной, не снимая одежды, чем гордился особенно и несказанно.

Он холил и лелеял свою странность, развивал ее, подобно тому, как иные его сверстники тренировали, наращивали мускулы или активно занимались самоуничтожением.

Данила любил непредсказуемые и нелогичные поступки. Вот и сейчас ему пришло в голову спросить Лидию Альбертовну про выставку Ван Гога, не привезли еще? А "Едоки картофеля", как обещал областной министр культуры, будут? А смотрительница даже и не поняла вопроса. Перед глазами по-прежнему кружили деревянные скульптуры. Она все так же ощущала себя в каком-то невидимом тоннеле, мимо пробегали ярко освещенные станции метрополитена, входили и выходили люди, лишенные лиц, руки натирали сумки, вертелись обрывки любимых стихов.

Хотелось поскорее добраться до сумрачного и глухого колодца квартиры. Что? Какой Ван Гог?

– Ну который ухо себе отрезал…

Ах, ухо…

– Я пойду? – вдруг спросил Данила, точно его держали.

– Да, конечно, конечно. – Лидия Альбертовна пожала плечами.

Ей так и не удалось выйти из ступора: реальность кружила перед глазами, точно на первом балу Наташи Ростовой; в окна рвались рваные сумерки.

Кроме них двоих, в зале так никого и не было.

– Но я зайду еще к вам, хорошо?

Лидия Альбертовна пожала плечами. А когда очнулась минуту спустя, увидела сторонним взглядом себя, стоящую посредине экспозиционной композиции, улыбнулась образу сына, мелькнувшему вдруг возле окна, подумала: если сейчас сюда зайдет кто-нибудь из обслуживающего персонала, скажем, Людмила Анатольевна, то удивится, почему она работает не в своем зале.

Впрочем, Людмила Федоровна не зайдет, она позавчера снова в военный госпиталь на обследование легла, вспомнилось Лидии Альбертовне.

И на душе сразу же полегчало.

Люди, стоящие на остановке после рабочего дня, менее всего хотят изображать из себя что бы то ни было; все устали и желают одного – добраться до дому. Потому именно в этот момент люди наиболее близки к себе и равны своей искренней сути.

В метро спускалась вместе с сослуживицей Мариной. Та трещала, не умолкая ни на минуту, рассказывала про нового бойфренда. За четверть часа Лидия Альбертовна узнала, что он умен, талантлив и не похож на всех предыдущих женихов Марины.

Лидия Альбертовна слушала вполуха. Тем не менее прошлось пропустить две электрички. Первая оказалась переполненной, войти с сумками

(десяток яиц, килограмм слоеного теста, банка морской капусты для салата с кукурузой и крабовыми палочками, морковные котлеты для собаки, мороженая рыба для язвенника мужа и длинный свежий батон) было невозможно. Второй поезд она пропустила из-за экзальтированной

Марины, цепко держащей ее за свободную от авоськи руку.

Коллега делилась самым сокровенным, глаза ее блестели, как у телеведущей, объявляющей о новых победах российской космонавтики.

Мимо текла пестрая чердачинская толпа, изредка выплевывая полузнакомые лица. Убегавшие во мглу тоннеля поезда приятно обдавали холодком.

Наскоро распрощавшись, Лидия Альбертовна плюхнулась на свободное место, прижала сумку к груди и замерла, застыла каменной бабой, закрыла глаза, погрузилась в полную темноту. Даже стихи не беспокоили.

Все чаще и чаще она чувствовала себя в метро бесплотной, лишенной тела и человеческого участия. Словно она – ангел, невидимый и свободный дух, которого не замечают люди, и только отражение в окне поезда – бледное, смазанное отражение – на фоне сырого тоннеля, редких фонарей и бесконечно тянущегося кабеля, заметное лишь ей одной, может подтвердить зыбкость существования.

В Чердачинске существовала масса пустырей, и на каждой такой пустоши жила свора бродячих собак. Чем больше особей в стае, тем более тесным казался пустырь.

Лифт не работал. А ведь дома некормленые собака и муж. Точнее, муж и собака. Артем придет поздно. Не забыть спросить его про Данилу. Но что спросить? Зачем?

В соседних многоэтажках зажглись окна, на небе высыпали звезды. По телевизору – последние известия. Выступала директриса чердачинской картинной галереи Ворошнина Н.М.

Она с упоением рассказывала, как сильно повезло чердачинским любителям искусства, – город их включен в международный тур, который совершает по миру одна из наиболее серьезных экспозиций последнего десятилетия.

Лидия Альбертовна варила уху. На второе – что-нибудь из слоеного теста. Хорошо бы Артем пришел до того, как она ляжет спать. Мальчик не любит бриться, ходит все время обросший, мода у них сейчас такая…

В открытой форточке висела странная, одышливая луна.

Артем, разумеется, пришел во втором часу: как добирался, ведь метро уже не ходит… Пришел пьяный, ну, хорошо, хорошо, выпивши… Из-за этого долго не могла уснуть, ворочалась, вставала пить воду.

Прислушивалась к шумам, доносившимся из-за дверей детской комнаты.

Принюхивалась. Артем разговаривал по телефону, кажется, ругался, крутил пластинки. Потом кто-то звонил ему, уже совсем под утро. Не выспалась.

В галерее тоже неожиданности: директриса распорядилась лучших работников бросить на открывающуюся выставку. Ту самую. Вывесила объявление перед канцелярией. Странное дело: против всякой логики алфавита Лидия Альбертовна открывала список отмеченных.

Радость-то какая.

И снова по соседству с энергичной и влюбленной Мариной (с одной стороны) и скандалистой Людмилой Анатольевной (если сумеет вовремя вернуться) – с другой.

Ну-ну.

Этот день запомнился Лидии Альбертовне еще и тем, что именно тогда у нее первый раз заболело ухо, видимо, в метро надуло, возле открытого окошка сидела и насиделась. Высидела. Липкое ощущение дискомфорта преследовало ее все время. Переезжать не хотелось – новое пугает. К тому же она так привыкла к малым голландцам, их невозмутимому чувству собственного достоинства, прощалась мысленно с ними, как с родными, рассматривала трещинки и рамы, словно в первый раз.