Ты знаешь, что хочешь этого - Кристен Рупеньян

Грейс взяла Аарона под крыло в первую неделю его пребывания в деревне, как-то пришла к его двери с теплой колой и сожженной чапати в качестве подношения. Грейс, с ее прыщами на лбу, широкой улыбкой, обнажавшей темные десны, и презрительной раскованной повадкой, легко вписалась бы в шестой класс, хотя ей было девятнадцать, куда больше, чем любой из тамошних девочек. В самом начале она спросила Аарона, откуда именно в Америке он родом, и, когда он ответил, спокойно отозвалась:

– А я думала, все техасцы такие большие, похожи на ковбоев, а ты не большой. Ты просто… обычный.

Грейс училась в Бутуле несколько лет назад и на все его истории о том, что творится в школе, отвечала упрямым отказом верить в то, что он может ей рассказать что-то, чего она и так не знает.

Как только темнело, Грейс прокрадывалась в тесный, пахший кислятиной дом Аарона, каждым неглубоким вдохом давая понять, что страдает и что проводить время в такой дыре недостойно их обоих. Однажды она решилась и спросила его:

– Зачем ты приехал из самого Техаса, чтобы жить в таком маленьком-маленьком доме? Ты что, не знаешь, что даже у школьной поварихи дом лучше твоего?

Аарон сообщил ей, что он – волонтер, что дом ему предоставила школа, и поэтому он ничего поделать не может, хотя на самом деле он начал изо всех сил жаловаться на условия начальству из Корпуса Мира, едва приехал. Вообще, когда он первый раз шагнул через порог, на него обрушился с дверного карниза дождь из засохшего помета летучих мышей, а потом он обнаружил высохший трупик одной из виновниц, похожий на кусок запекшейся бурой грязи, застрявший за неподключенной плитой.

Несмотря на явную неприязнь к его жилищу, Грейс частенько задерживалась за полночь, грызя костяшки пальцев и глядя на Аарона поверх освещенного фонарем стола. Аарон подозревал, что она рано или поздно предложит ему себя, и много времени провел, обдумывая, как ответить, но пока она этого не сделала; в конце вечера она всего лишь поднималась, зевала и запросто поправляла лямку лифчика, выскользнувшую из-под плеча платья.

Однако в ночь после происшествия с мяуканьем Аарон проводил Грейс до края своего двора и замешкался. Поддавшись порыву, он протянул к ней руку, но, вместо того чтобы поддаться, она сняла его руку со своей талии, вернула ее на место и рассмеялась Аарону в лицо.

– Очень плохо, – поддразнила она его, качая пальцем у него перед носом.

Теперь Аарону предстояло включить и эту неловкость в перечень унижений, из-за которых он не спал ночами, глядя в потолок и опасаясь прихода утра.

Вскоре после того, как Аарон наконец заснул, его разбудил стук в дверь. Фонарь погас, так что он на ощупь выпутался из-под москитной сетки и, спотыкаясь, побрел в темноте к двери.

– Иду! – крикнул он, но стук продолжался.

Посетитель был так настойчив, что Аарон подумал, не случилось ли что, вроде нападения террористов или вторжения повстанцев, и не прибыли ли из Корпуса Мира, чтобы перевезти его вертолетом в безопасное место. Возможность эта одновременно пугала и волновала, но, когда Аарон наконец отпер дверь, за ней никого не было.

Он в замешательстве вышел во двор. Ночной воздух пах углем и навозом, от прохлады у Аарона побежали по коже мурашки. Последний стук раздался всего за пару секунд до того, как он открыл дверь; казалось, у стучавшего просто не было времени убежать. Но в тусклом свете луны Аарон видел, что двор пуст, ворота на засове и вокруг все спокойно.

– Эй? – позвал он, но не услышал в ответ ничего, кроме собственного тяжелого дыхания.

Он вернулся в дом, снова запер дверь и поправил москитную сетку, аккуратно заправив ее под углы матраса, – но едва укрылся, в дверь снова застучали. Он трижды подбегал к двери и распахивал ее, но никого не увидел. Однажды он тихо вышел через заднюю дверь и попытался прокрасться вокруг дома, чтобы поймать своего мучителя на месте преступления, но едва он вышел наружу, стук умолк. Он вернулся в дом и сел, прислонившись к стене, стараясь не поддаваться панике. Тогда-то стук и начался вновь, в железную дверь колотили оглушительно громко.

– Уходи! – крикнул Аарон, зажимая уши ладонями. – Уходи! Toka hapa! Уходи!

Но стук – сводивший его с ума, невозможный, отупляющий – так и не дал ему в ту ночь уснуть.

На рассвете, когда у Аарона от бессонной ночи горели глаза и путались мысли, за дверью наконец утихло. Думая, не оставил ли его мучитель каких-то следов, которые можно различить при дневном свете, Аарон, спотыкаясь, вышел наружу – но увидел только дымящуюся кучу дерьма посреди своей веранды.

От ее свежей вони его затошнило. Он уткнулся носом в сгиб локтя, забежал обратно в дом и захлопнул дверь, но даже так мог поклясться, что чувствует запах. Потом, выпив для храбрости две бутылки теплого пива, он собрал испражнения газетой, чувствуя тепло сквозь тонкие страницы. Потом, вытянув руку, пробежал через двор и выбросил сверток поверх стены на улицу.

Аарон понимал, что если в тот день не пойдет в школу, то потеряет все шансы на усмирение шестого класса, но не смог себя заставить. Он лежал на диване, потел, накрыв лицо одеялом, и пытался выбрать наиболее вероятного подозреваемого в ночном нападении. Хрупкая мяукающая Линнет? Вульгарная Рода Кудондо? Или кто-то менее очевидный, вроде хорошенькой Мерси Акиньи, которая как-то сдала экзаменационное задание на листе, исписанном сплошь словами «Я люблю Мозеса Оджу»? Может, это была Милсент Набвире, которая на прошлой неделе подняла руку посреди урока и спросила:

– Mwalimu, а это правда… правда… это правда, что… wazungu… это правда, что… – а потом, заикаясь, выпалила: – Mwalimu, ni kweli wazungu hutomba wanyama?

Пытаясь скрыть, что медленно переводит, Аарон притворился, что задумался над вопросом, хмуря брови и морща лоб, и только когда, наконец, понял, о чем его спросили («Учитель, это правда, что белые люди трахают животных?»), осознал, как подставился под ее шутку.

Или, может быть, это Анастейжа Оденьо, одна из многих сирот в классе, которая вела дом с пятью младшими братьями и сестрами. Она так редко появлялась в школе, что он с трудом вспоминал ее лицо, хотя временами встречался с ней в деревне, и вид у нее был усталый и замученный, на голове она несла корзину с покупками, а за ее юбку цеплялся ребенок. Однажды он предложил заплатить за пару луковиц, которые она покупала на рынке, сказал, что надеется, что она когда-нибудь сможет вернуться в школу. Он приняла несколько шиллингов, которые он ей протянул, потом показала на его iPod и сказала на суахили что-то, чего он не понял.

– Чтобы слушать музыку, – сказал он по-английски, тщательно выговаривая каждое слово. – Я люблю слушать музыку.

У него часто просили что-то из вещей, но его это всегда смущало.

– Нет, Анастейжа, – сказал он ей, – извини.

– Хорошо, – ответила она; шикнула на ребенка, который начал плакать у нее на руках. – Может быть, потом. Спасибо за лук, Mwalimu. До свиданья.

Он прошел уже полпути до дома, когда ему в голову пришла удручающая мысль, что она могла просить iPod не в подарок, а просто послушать.