Жесткий контакт - Михаил Зайцев

– Как не знать. Вор в законе. В запрошлую зиму помер. От лихорадки.

– Жалко. А я надеялся, Коржик подтвердит, что в его камере, в Крестах, сидел арестант, подследственный по имени... Неважно, как меня звали в прошлой жизни.

– Дык у тя была первая ходка? – ожил, расцвел Псих.

– Угу, – кивнул Шаман. – Месяцев восемь сидел под следствием, дожидаясь суда. Так и не дождался. Погрузили в самолет и...

– Дык все ништяк, земля! Я тоже питерский. С Лиговки! Кресты – дом родной. Пивняк у Таврического сада знаешь?

– «Медведь»?

– Ну! В «Медведе» меня и замели в последний раз. На кармане взяли, мусора поганые!.. Я ж ваще-то так, не ахти какой блатной, я так – приблатненный, но Коржик – авторитет. Был. У него в камере, я знаю, никаких прописок, наездов не по делу. Держал порядок Коржик, царство ему небесное... Слышь, кент, а про тебя тама, – Псих ткнул пальцем себе за плечо, – тама, у нас, всякие страхи рассказывают! Говорят, ты из местных. Два раза в лесу местных видели, когда пытались на Большую Землю выбраться, и тебя, друг, в дикие записали...

– Погоди, Псих. Не части. Давай по порядку, раз уж у нас такой душевный разговор получается... Да расслабься ты. Ясно уже – не трону. Давай сядем вот сюда под дерево, на травку и поговорим обстоятельно, с толком. Давай?

– Говно вопрос! Я за этим-то и пришел, кореш. Садимся базары перетирать, все ништяк!

Они уселись на траву друг напротив друга, и из сбивчивого получасового рассказа Психа Шаман узнал то, что еще вчера вечером, еще сегодня утром его совершенно не интересовало, а сейчас вдруг остро захотелось узнать, понять, осмыслить.

Более четырех лет назад арестантов из питерских Крестов, осужденных с ростовской пересылки и зэков с одной из мордовских зон перевезли на самолетах в богом забытое место, бросили на территории покинутой военной части, затерявшейся в бескрайних просторах тайги. Наладив кое-какой быт, установив иерархию власти, бывшие тюремные, а теперь лесные авторитеты, разумеется, отсылали, по мере сил, хорошо снаряженные экспедиции на поиски путей к воле, к большим городам или, на худой конец, к обжитым местам. Безрезультатно. Военная часть с секретным аэродромом спряталась в дебрях тайги исключительно надежно. Никаких поселений в радиусе многих сотен километров поисковые экспедиции зэков не обнаружили. Да и немного их вернулось, поисковиков. Большинство сгинуло вслед за первой, стихийной, волной беглецов.

Слагались среди затерявшейся в лесу кучки людей мифы и легенды о Большой Земле, мол, она якобы рядом, совсем-совсем близко, но наиболее разумные лесные поселенцы понимали – мифы, они и есть мифы, а легенды те же сказки и к реальности имеют отношение более чем опосредованное.

Особенно много сказок о событиях в Большом мире сложилось после того, как в первую осень таежной ссылки одним хмурым, грозящим дождем утром в небе откуда ни возьмись появились два реактивных истребителя. Самолеты пронеслись низко-низко. Тот истребитель, что мчался сзади, дал залп по лидеру и промазал. Самолет-лидер круто взмыл вверх и исчез за облаками. Самолет-преследователь умчался вслед. И все. И снова тишина, пустота в небе. А в ночь после явления самолетов полыхнуло разноцветное зарево на северо-востоке, похожее на северное сияние. И переливалось всеми цветами радуги, медленно угасая до самого утра. Более никаких знамений ни в небе, ни на горизонте за четыре года никто не видел.

Попал в мифологию таежных поселенцев и Шаман. Присвоенная ему творцами апокрифов кличка говорит сама за себя. По легенде, злобный Белый Шаман знался с диким таежным народом, умел разговаривать с животными и сторожил несметные сокровища, рыжье-золото и брюлики-бриллианты. Казалось бы, к чему золото и драгоценные камни в дремучем лесу? Каши из них не сварить, оружия не изготовить. Ан нет! Даже самые закоренелые скептики и реалисты лелеяли надежду однажды вырваться из таежного плена. И как же сладко было воображать себя выходящим из леса к нормальному человеческому жилью с карманами, полными сокровищ.

Шаман, слушая легенду о самом себе, не сдержался, хмыкнул презрительно. О, люди, люди! Отчего бы вам, люди, не сочинить легенду про то, как страшный Шаман сторожит путь на Большую Землю? По крайней мере, такой вариант мифотворчества был бы логичен и понятен. Почему же, люди, вы все время грезите о богатстве?

Ответ на свое «почему» Шаман получил, дослушав до конца рассказ Психа.

Спустя год таежного заточения, после того как закончились запасы крупы и тушенки, соли и сахара, сухарей и медикаментов, случилась попытка революционного переворота. Восстали мужики, самая многочисленная и работоспособная каста тюремного общества. Верхушка иерархической пирамиды, уголовные авторитеты с примкнувшими к ним авторитетами бандитскими, жестоко подавили восставшие массы трудящихся. У блатных с бандюками нашлось секретное оружие. Оказалось, что в первые же дни после высадки, в каптерке, где валялись кучи устаревшего обмундирования, пронырливые бандитско-уголовные шестерки нашли пару-тройку автоматов Калашникова и с десяток рожков, полных патронов. Дабы усмирить революционеров, пришлось пожертвовать всем боезапасом, но «правящие круги» добились своего, устояли. На какое-то, довольно непродолжительное время в лесном обществе утвердился рабовладельческий строй. Затем его попытались сменить на некое подобие феодальных отношений, но социальный эксперимент потерпел фиаско, и, наконец, все вернулось к привычному зэкам родоплеменному устройству, где функцию рода выполняли «кентовки» – землячества, а в роли племенных вождей выступали все те же авторитеты. Племя жило охотой и собирательством. Псевдоженщины-петухи разве что не рожали, в остальном заменяли желающим подруг. Мужики заботились о кормежке, урки и бандиты присматривали за порядком.

Между тем от общей истории маленького общества мало-помалу рассказ Психа перешел к частностям. А именно к частной жизни Психа и родной ему питерской «кентовки». Мазу среди питерских качал некто по кличке Кот. Основной питерский не отличался богатырским здоровьем, зато славился острым умом и поистине дьявольской хитростью. «Точняк быть Коту паханом над всей кодлой, – уверял Шамана Псих, – кабы не простудился». Пустяковый насморк потенциального всеобщего вождя скачкообразно перерос в тяжелую болезнь. Уже на смертном одре, уже наполовину в бреду, харкая кровью, Кот поведал двум своим приближенным, блатному Психу с Лиговки и бандюку Жоре с «гражданки», как в первый же день пребывания в тайге, шмоная офицерские домики, нашел самое ценное из того, что вообще возможно было найти. Ценнее, говорил, огнестрельного оружия, ценнее, уверял, рыжья и брюликов, баб, жратвы, водки, наркоты. Кот нашел карту. Огромное, многократно сложенное полотнище, крупномасштабную карту местности. А на карте, в верхнем левом углу, обозначен черно-белым пунктиром железнодорожный путь! Путь к свободе от вековых деревьев вокруг, от необходимости жрать поджаренное на костре пресное мясо без хлеба, от сырых ночей, от лютых зим, от сводящего с ума гнуса. Путь в мир, который снится каждую ночь. Путь в мечту, которая за четыре года превратилась в несбыточную. Отчего Кот раньше не воспользовался картой, он не успел объяснить. Прохрипел просьбу: «Доберетесь до Питера, на Петроградскую зайдите, передайте...» К кому зайти, куда, по какому точному адресу и что передать, Псих с Жорой так и не узнали. Помер Кот, не договорив последней предсмертной просьбы...