Луноликой матери девы - Ирина Богатырева

— Камка! Камка! — завопили девы. — Что это?!

А она сидела у огня и хохотала. Сначала беззвучно, потом, чем больше на нее наседали, принялась смеяться в голос, и мы замолчали наконец, вовсе опешив.

— Говорила я, девы: будет вам сегодня гаданье в подарок. Окончено ваше ученье, сами себе нагадали, кому каким воином быть, — ответила наконец Камка, когда просмеялась и села, с глаз стирая слезы.

— Но наши подруги погибли! — крикнул кто-то.

— Нет, они грезят сейчас, как вы. Один вы видите сон, и во сне они пали в бою. Значит, лучше им в доме засесть и рожать сыновей.

Девы молчали, не зная, как в это поверить. Я смотрела на бледные, стылые лица мертвых — пошел редкий снег, и снежинки не таяли у них на щеках — и не могла поверить, что они оживут, встанут, опять начнут говорить… Смерть была такой явной — как и все, что в ту ночь с нами случилось. И тогда, осознав это, я села на землю и начала хохотать. И над тем, что случилось, и над мыслями о будущей жизни — над всем. В тот момент так зыбко все было в моем сердце. Девы не понимали, над чем так тяжело я смеюсь.

Когда же поднялись павшие, а раненые не нашли на себе ран, Камка сказала, что спать нам ложиться уже не время, что сегодня будет баня. Пока жили на посвящении, мы не чистились, только набивали волосы золой от насекомых. И все поняли: раз хочет Камка устроить баню, кончается у нее наше время.

Еще во тьме мы спустились к реке. Утоптали снег, наломали тонких деревьев, составили и покрыли войлоками. Развели костер, стали носить голыши с реки и греть в огне. Одну деву посадила Камка растирать кору кедра, другую — скорлупу кедровых орехов, а сама сложила разные травы и, добавляя пчелиного меда, стала все это толочь.

Так не заметили мы, как наступил день. Тогда Камка велела нам донага раздеться. Расстелила на снегу войлок, насыпала золы из старого кострища и рубленой благовонной хвои, и мы стали складывать свою одежду. Складывали и пересыпали то морозным снегом, то вновь золою и душистыми травами.

Нагие и босые, мы стояли на снегу и дрожали всем телом, отводя друг от друга глаза и тела прикрывая. Камка глянула на нас и рассмеялась:

— Что жметесь, воины? Или думаете, сила ваша в одежде? Те! Разотрите друг дружку снегом, вмиг согреетесь!

И она прыгнула к нам со смехом, стала кидаться снегом, тереть спины и грудь. И все мы смеялись и верещали, бегая по берегу.

Раскрасневшихся, Камка впустила нас в шатер. В центре на треноге висел котел с горячими камнями. На них стали лить воду и бросать травы и семена. Пошел густой благовонный пар. После мороза и снега все тело ожгло, а потом бросило в пот, и тут же меня разморило.

Как из дремы, смотрела я на Камку. Она же, стоя на коленях перед котлом, в большой широкой ступке продолжала растирать мазь, то и дело на горячие камни бросая щепотку травы или плеская воды. При этом тихо напевала.

— Посмотрите, девы, — заговорила потом нараспев, — посмотрите, как изменились вы. Девочками неразумными пришли сюда. Воинами уходите. Посмотрите сейчас на себя и запомните. Время это не повторится. Девочками сюда вы вошли — взрослыми выйдете. Посмотрите же на себя, девы.

Так же протяжно, напевно стала она поучать, как жить в стане, как выбрать оружие и коня, как мужа приветить, как готовиться к материнству. Не останавливая рассказ, раздала мазь. Ею натерли мягкую, распаренную кожу с пяток до лба. Я ощутила жар, как будто упала в крапиву, он через кожу проникал в тело, доходя до внутренностей.

Я оборачивалась на дев. Я хотела запомнить нас девочками, прежде чем воинами выйдем. Но все тоже как будто спали и плыли в тумане видений. Одна Камка ходила, то напевая, то что-то еще говоря, будто ее не брал жар.

И с изумлением вдруг заметила я, что вижу ее не одну, а будто три женщины соединились в ней. Одна была дряхлой старухой. Ноги ее подгибались, смуглая кожа обвисла на тощих и страшных ляжках, груди болтались, как мокрые тряпки, волосы на голове повылезли, и только кое-где остались пепельные клочки. Словно у дерева, все сочлененья торчали узловато и жутко. Но было в ней что-то такое, что не отпугивало, а завораживало, не отталкивало, а внушало уважение.

Другая была женщина прекрасная, закаленная в битвах: ноги, одинаково сильные и на коне, и в беге; руки, способные поднять и отбросить врага. Третья же была еще дева, тонка и худа. Стройны были ее ноги, груди — малы и остры, плечи, шея и стан худы, красивы и гибки. Как рысь, чутка и нежна. И как другие две женщины, прекрасна.

Все три образа сливались, один уживался в другом. И меня в тот миг это словно не удивило. Помню, подумала я, что этих трех женщин любая из нас носит в себе, но одна лишь Камка настолько гибка, что может в себе одной все лучшее соединить: мудрость первой, силу второй, юность и притягательность третьей.

Несколько раз она выходила наружу, приносила котел с горячими камнями, и опять шатер наполнялся жаром. Плоскими скребками мы сняли остатки мази вместе с грязью, потом волосы мыли растертыми семенами горчицы с сывороткой.

Наконец Камка сказала:

— Теперь вон из шатра.

И принялась выгонять нас. Девы смеялись, выпрыгивая на снег, визжали. А Камка не останавливалась и гнала нас к реке, велела лечь в воду всем телом. Обжигающая вода крутилась меж острых ледяных краев. Сердце ухнуло, как легла я распаренным телом, все мышцы тут же подтянулись, и меня выкинуло на берег. Там, стоя на снегу и задыхаясь от восторга, я подняла голову к мутнеющему уже вечернему небу. Слезы стояли у меня в глазах, и свет звезд дробился.

Потом мы надели одежду, освеженную, благоухающую. Радостные были девы, переговаривались и смеялись, ожидая новых велений Камки. Но та, одевшись, сказала:

— Все, от меня вы теперь свободны. Идите в станы да рассказывайте матерям, как нещадно колотила вас Камка на посвящении. Духи у вас есть, отныне они будут подсказывать вам в жизни. Я же все для вас сделала. — Так сказала, а потом ко мне обернулась: — Только ты, Ал-Аштара, и твои девы останутся. Ваше перерождение не закончилось.

Оторопев, девы стояли и смотрели на Камку. Никто не ждал, что так быстро все кончится.

— Вот овцы! — с досадой поморщилась Камка. — Чего застыли? Идите к родным очагам! — и махнула рукою. Те не тронулись с места. — Или оглохли? Прочь! — крикнула она и прибавила брани.

Девы медленно потянулись вниз с горы, стали перепрыгивать через реку.

Мы стояли на берегу и смотрели им вслед — я, Очи, Согдай, Ак-Дирьи и Ильдаза. И если бы не шатер, чаны и войлоки на снегу, ничто бы не говорило, что мы расстались миг назад: они уже начинали новую жизнь, а мы продолжали к ней готовиться.

Камка привела из леса конька и, грубо окрикнув нас, велела собираться. Мы повиновались, а когда обернулись, никого уже не было на другом берегу.

В ту же ночь, не дав нам отдохнуть, Камка собрала вещи, скрыла старое кострище и следы от шалашей, чтобы ничего не говорило посторонним, что здесь так долго жили на посвящении девочки, собрала табун и, выстроив нас кочевым порядком, повела выше в горы.