Пятница, тринадцатое - Марина Серова

Время между тем приближалось к обеду, и я переоделась, выбрав из не столь уж разнообразного гардероба длинное платье с серым цветочным орнаментом — к нему хорошо подходила серебряная цепочка, которую я непременно хотела сегодня надеть.

Зеркало в стенном шкафу послушно отразило привлекательную женщину, которая оценивающе осматривала свою фигуру, поворачиваясь к амальгаме то боком, то спиной, рискуя вывернуть шею.

Платье сидело отлично, складки лежали там, где им и положено лежать, а вдобавок к цепочке был присовокуплен еще и тоненький браслет.

Удовлетворенная увиденным, я поправила прическу и спустилась на веранду с намерением прогуляться возле корпуса — до обеда оставался еще час с небольшим, и хотелось немного размяться.

Капустин по-прежнему продолжал сидеть в своем кресле, теперь изучая «Деловой мир». Рядом с ним сидела Дора вместе с сыном, который нервно листал подшивку комиксов, взятую в библиотеке.

Тут же, на другом конце веранды, прогуливалась Антонина Платоновна, куря одну сигарету за другой и заполняя пепельницу смятыми окурками.

Внезапно раздался шум подъезжающего автомобиля. Обычно на территории пансионата стоит тишина и машины почти не передвигаются, за исключением служебных автобусиков, подвозящих питание.

Но для подкатившего мотора было сделано исключение из правил. Я видела, как к воротам медленно подрулил девятьсот шестидесятый «Вольво» с затемненными стеклами. Его, само собой, остановили у импровизированного шлагбаума, и после недолгих переговоров машине разрешили-таки въехать на территорию «Отрады».

Машинка, что и говорить, выглядела зловеще. Огромное ее туловище медленно-медленно продвигалось по центральной аллее, задевая боками розовые кусты. И направлялся этот блестящий темным металлом крокодил именно к нашему первому корпусу.

Красота этого «средства передвижения» (оно же — несомненная роскошь) была довольно противоречивой. С одной стороны — дизайн и свидетельство материального благополучия ее владельца вызывали естественное уважение. С другой — понятного рода страх.

На центральных улицах Москвы, да и нашего областного центра такое четырехколесное диво не привлекло бы особого внимания. Но в районе, да еще на территории пансионата, да еще и в виде исключения из правил… Попробовал бы въехать сюда какой-нибудь «Запорожец»!

Я увидела, как мгновенно побледнело лицо Максима Капустина, когда он увидел этот автомобиль. Газета едва не выпала из его рук, кулаки непроизвольно сжались и побелели от напряжения.

— Черт возьми! — бессильно процедил он сквозь сжатые зубы. — О боже, нет! Только не это! Дора, ты видишь, что творится?!

— Что? — подняла глаза Дора. — Ах это… Должно быть, за тобой. Ну что же, сам виноват, голубчик, я тебя предупреждала…

— Замолчи, — резко оборвал ее Максим. — Не хватало еще твоих поучений.

Дора скривила рот и пожала плечами. Посмотрев на часы, она еще раз взглянула на автомобиль и, поднявшись с кресла, велела Вячику никуда не отлучаться и сидеть тут, пока не позовут обедать. Сама же она вошла в корпус и стала быстро подниматься по лестнице.

Глядя на аккуратно притормозившую возле центрального входа в наш корпус машину, я подумала о том, что отражение уровня комфорта в современном массовом искусстве отстает от жизни.

Еще не так давно столь горячо любимая нашим губернатором Вика Цыганова (прошу понять меня правильно — горячо любимая исключительно как певица) возглашала со сцены нашей филармонии куплеты своего хита, переработанного из народной песни: «Цыгане любят „Вольвы“, да „Вольвы“ не простые! Цыгане любят „Вольвы“ девятьсот сороковые!»

Уже давным-давно проехали, Вика! Теперь у нас девятьсот шестидесятые в ходу! Так что нужно спешно перестраиваться, а то лучше позвонить в Швецию, узнать, какая модель в ближайшее время должна сойти с конвейера, да и вставить ее в новую песенку.

Луч солнца весело играл на эмблеме фирмы — темной надписи в эллипсе на фоне нескольких вертикальных полосок и двух диагональных.

«Вольво», — подумала я, — а ведь это что-то по-латыни. А ну-ка, Женя, давай вспоминай, чему тебя учили в «ворошиловке».

Закрытые московские спецвузы давали хорошее образование, и я быстро припомнила, что «Вольво» в переводе с языка древних римлян обозначает «я верчусь». А еще слегка поднапрягшись, даже смогла восстановить в своей памяти страничку из учебника по страноведению, где было сказано, что раньше на эмблеме «Вольво» присутствовал еще и круг со стрелой — как бы знак мужского начала, планеты Марс и, одновременно, символ железа — шведской сталелитейной промышленности.

Забавно, что в детстве, которое я провела во Владивостоке, я, в отличие от своих ровесников в других городах Союза, могла свободно различать «Тойоты» и «Ниссаны», колесившие по Приморью, в то время как в прочих областных центрах встречались разве что «Шкоды» да «Татры». А теперь ребятишки навскидку определят фирму иномарки со ста метров, и в диковинку им уже не «Мерседесы» и «Фольксвагены», а разве что четыреста двенадцатые «Москвичи»…

Глаза Максима Капустина с ненавистью смотрели на выходящих из автомобиля людей.

Их было двое — квадратный широкоплечий бугай с золотой цепью на шее и столь же неизменной золотой печаткой с алмазиком на мизинце; следом за ним из машины вылез мордоворот в костюме, тщательно двигающий челюстями, как на рекламе жевательной резинки.

Характерная выпуклость под мышкой человека в костюме не оставляла сомнений — там находится кобура с огнестрельным оружием.

Эта парочка, оставив дверцу автомобиля незапертой, — что было совершенно естественно, хотела бы я посмотреть на дурака, который рискнет угонять такой автомобиль, — медленно направилась к веранде.

Увалень с золотым ошейником выглядел очень озабоченным, и забота его была явно не из приятных — он направлялся прямиком к Капустину, и его лицо не выражало ничего хорошего для Максима. Охранник четко следовал за ним по пятам, то и дело озираясь по сторонам.

Капустин продолжал сидеть на своем кресле, тяжело дыша. Наконец он поднялся и, велев Вячику никуда не уходить, сам направился к приехавшим.

— Пришлось тебя побеспокоить, — процедил обрамленный цепью бугай, не подавая руки Максиму. — Сам понимаешь, ждать мы не можем. Так что поговорить надо. Найдется минутка?

— Ну, пошли, — коротко бросил Капустин и, обреченно махнув рукой, направился вместе с «гостями» куда-то в сторону леса.

Поникший Максим шагал, заметно сутулясь, и был явно не в своей тарелке. За ним, засунув руки в карманы, шел главный «гость», а замыкал шествие охранник, не перестававший жевать резинку и вертеть головой.

— Вот как жизнь поворачивается, — проговорила Меньшикова, гася очередную сигарету и с интересом глядя вслед удаляющейся троице. — Что ж, каждому свое. Лови день, как говорили древние!

С этими словами она решительно подошла к номеру профессора. Сосредоточившись, постучала, приложила ухо к панели и, проговорив «можно?», резко распахнула дверь и вошла внутрь.