Думай медленно – предсказывай точно. Искусство и наука предвидеть опасность - Филип Тетлок

Именно из-за отсутствия сомнений, а также научной строгости медицина не становилась наукой и претерпевала многовековую стагнацию.

Тестирование медицины

К сожалению, эта история не заканчивается тем, что врачи хлопнули себя по лбу и немедленно начали проверять свои убеждения научными тестами. Идея испытаний методом случайной выборки распространялась крайне медленно; первые серьезные исследования состоялись только после Второй мировой войны и дали блистательные результаты. Однако и после этого врачи и ученые, продвигавшие модернизацию медицины, постоянно сталкивались с индифферентным и даже враждебным отношением со стороны медицинских правящих кругов. «Слишком многому из того, что делалось во имя здравоохранения, не хватало научного подтверждения», — жаловался Арчи Кокран на медицину 1950–1960-х годов, когда Государственная служба здравоохранения Великобритании «не особо интересовалась тем, чтобы доказывать эффективность тех или иных методов и распространять их». Находившиеся под ее контролем врачи и институты не хотели расставаться с мыслью, что только их суждения соответствуют действительности, и продолжали заниматься всё тем же, потому что делали так всегда, а официальные авторитеты их в этом поддерживали. В научном подтверждении никто из них не нуждался, так как все они были просто уверены в своей правоте. Кокран презирал такое отношение, называл его комплексом Бога.

Когда создали отделения кардиологической помощи, в которых содержались пациенты, восстанавливающиеся после инфарктов, Кокран предложил провести исследование методом случайной выборки и определить, будут ли у таких отделений лучшие результаты, чем в случае с прежним методом лечения, когда пациента отсылали домой под присмотр врача, прописав ему постельный режим. Медики возмутились. Им было очевидно, что отделения кардиологической помощи гораздо более эффективны, и отказывать пациентам в лучшем уходе ради эксперимента — неэтично. Но Кокран не из тех, кого легко осадить. Во время войны он попал в концлагерь, где лечил таких же военнопленных и не раз пытался противостоять системе, громко осуждая поведение агрессивных немецких охранников. В итоге испытание состоялось. Одних случайно выбранных пациентов поместили в отделения кардиологической помощи, других отправили на домашний постельный режим под врачебным наблюдением. Когда прошла половина срока испытания, Кокран встретился с кардиологами, которые ранее пытались препятствовать его эксперименту, и сообщил им, что у него имеются предварительные итоги. Разница в результатах двух методов лечения оказалась статистически несущественной, подчеркнул он, но, судя по всему, лечение в отделениях чуть более эффективно. «Их возмущению не было предела. „Арчи, — сказали они, — мы всегда считали твое поведение неэтичным. Ты должен немедленно остановить исследование!“» Но тут Кокран раскрыл карты: на самом деле он поменял результаты, и состояние больных, содержащихся дома, было слегка лучше, чем у тех, кто находился в кардиологических отделениях. «Последовала мертвая тишина, и мне стало не по себе: ведь они, в конце концов, мои коллеги-медики».

Повышение уровня сердечных заболеваний среди заключенных привлекло внимание Кокрана к судебной системе, и тут он опять столкнулся с тем же самым безразличным отношением со стороны тюремных охранников, судей и суперпрогнозистов из МВД. Люди никак не хотели понимать, что единственная альтернатива контролируемому исследованию, дающему достоверную информацию, — бесконтрольный эксперимент, результаты которого лишь иллюзия истины. Кокран привел в пример «короткий, резкий, шоковый» подход тэтчеровского правительства к юным правонарушителям: их на короткий срок помещали в истинно спартанские тюрьмы с очень строгими порядками. Сработало ли? Ответ получить невозможно, так как правительство просто применило этот подход повсеместно в судебной системе. Если бы после применения нового подхода уровень преступности снизился, это могло означать как то, что сработали предпринятые меры, так и то, что уровень преступности снизился по сотне других причин. Если бы уровень преступности повысился, это могло означать, что новый подход не сработал или даже навредил, а возможно, если бы не он, преступность выросла бы еще больше. Конечно, политики отнеслись бы к этому факту иначе: те, кто находится у власти, заявили бы, что новый подход сработал, а оппозиция — что он провалился. Но никто не знал бы наверняка, и политики уподобились бы слепцам, спорящим о цветах радуги. А вот если бы правительство применило новый подход «методом случайной выборки, тогда бы к нынешнему моменту можно было знать, насколько он эффективен, и продвинуться в своих представлениях на шаг вперед», отметил Кокран. Однако этого не произошло. Правительство просто решило, что новый подход сработает точно так, как ожидается, продемонстрировав тем самым, по сути, приверженность той же токсичной смеси невежества и самоуверенности, которая продлила эпоху темных веков медицины на долгие тысячелетия.

По автобиографии Кокрана чувствуется, в каком отчаянии он тогда пребывал. Почему люди не могут понять, что для четких и верных выводов одной интуиции мало? Это было «совершенно обескураживающе».

И в то же время, когда один выдающийся онколог сообщил этому самому Арчи Кокрану, столь скептически настроенному ученому, что его тело поражено раком и он вот-вот умрет, тот безропотно смирился. Не подумал: «Это ведь всего лишь субъективное мнение одного человека, он может ошибаться; я лучше подожду отчета цитолога. И вообще, почему он отрезал кусок моей плоти до того, как пришел цитологический отчет?»[27] Кокран воспринял вывод лечащего врача как факт и приготовился к смерти.

Таким образом, мы сталкиваемся с двумя загадками. Первая — скромное мнение Арчи Кокрана: для четких и верных выводов одной интуиции мало. Очевидно, что это правда; почему же люди так сопротивляются ей? Почему, в частности, онколог принялся резать живую плоть, не дождавшись цитологического отчета? Вторая загадка касается самого Кокрана: почему человек, который подчеркивал, как важно не торопиться с выводами, так быстро решил, что болен неизлечимым раком?

Размышление о мышлении

Мы естественным образом отождествляем мышление с идеями, образами, планами и чувствами, которые возникают в человеческом сознании или проходят через него. А чем же еще может быть мышление? Если я спрошу вас: «Почему вы купили эту машину?» — вы скажете нечто вроде: «Хороший пробег, приятный внешний вид, отличная цена» или что-то еще. Но этими мыслями вы можете поделиться только через интроспекцию, то есть после того, как заглянете внутрь себя и проанализируете собственные мысли. А интроспекция, в свою очередь, захватывает только крошечный кусочек сложного процесса, происходящего у вас в голове.

Описывая механизм человеческого мышления и принятия решений, современные психологи часто пользуются моделью, которая разделяет вселенную наших мыслей на две системы. Система 2 — прекрасно знакомая область сознательного, которая состоит из всего, на чем мы обычно сосредотачиваемся. О системе же 1 нам практически ничего не известно, кроме того, что это область автоматических перцептивных и когнитивных операций — вроде тех, которые вы применяете, чтобы трансформировать напечатанный на странице текст в осмысленные предложения, или тех, что задействованы, когда вы одной рукой держите книгу, а другой тянетесь за стаканом, чтобы сделать из него глоток. Это сверхбыстрые процессы, и мы их не осознаем, не «фиксируем» — однако же функционировать без них не можем. Не имейся у нас таких механизмов — мы попросту были бы парализованы.