Приговор, который нельзя обжаловать - Надежда и Николай Зорины

Но кто мог все-таки убить ее мать?

Андрей с сожалением отложил сборник и снова принялся изучать лица на фотографии. Один из этих людей убийца. Или он неверно понял посыл, не так его растолковал? А что, если на снимке вовсе не подозреваемые, а будущие жертвы? Но ведь тогда получается, и Соня?…

Он должен срочно найти убийцу, во что бы то ни стало – найти!

Но если на снимке жертвы, и заказчик об этом заранее знал… выходит… Ну да! Выходит, что он и есть убийца! Убийца или сообщник убийцы. Теперь понятно, почему клиент повел себя так таинственно и ни за что не захотел встречаться непосредственно. Как же ему это раньше не пришло в голову?

Но кто это может быть? Скорее всего – да почти наверняка так! – он связан с семьей Королевых. Дальний родственник или знакомый. В любом случае – сумасшедший, затеявший страшную игру. Как же его вычислить?

Андрей закурил сигарету, откинулся в кресле, закрыл глаза. Не хватало только чашечки кофе – и полный комплект условий для плодотворной работы мысли, о котором он сегодня мечтал, был бы готов. Но и без всякого кофе голова работала прекрасно. Картина убийства проступала все яснее, психологический портрет убийцы был почти завершен. Сумасшедший, но дерзкий, решительный, смелый, расчетливый человек, возможно, в жизни выглядит уравновешенным и спокойным, и о его психическом отклонении никто не догадывается. Считает себя намного умнее окружающих. В этом его сила и слабость: сознание интеллектуального превосходства придает ему уверенность в себе, в своих поступках – он идет напролом и не сомневается, но в таких случаях всегда есть вероятность того, что однажды нарвешься на умника и проиграешь.

Почему он решил истребить семью Королевых? Почему именно их? Чем отличается эта семья от других? Ответ очевиден: Соней, чудо-ребенком. Соня его уязвила – своими стихами, своим талантом.

Какой из этого можно сделать вывод?

Он человек не талантливый и осознает это, страдает от этого. Возможно, он тоже поэт.

Поэт, близкий знакомый Королевых, – Артемий Польский. Что же тогда получается?

А ничего не получается! Артемий тоже на фотографии, следовательно, тоже потенциальная жертва. Хотя… Если исходить из предполагаемого психологического портрета, он, как человек, считающий других дураками, вполне мог бросить такую явную подсказку, чтобы потом посмеяться над идиотом, не сумевшим решить простую задачу. Бросить явную подсказку и запутать таинственными фразами вроде: «Жертва и убийца могут поменяться местами» и «Жизнь изменить, родить себе новую девочку». А впрочем, и эти фразы – тоже подсказки, только понимать их не нужно буквально. Артемий Польский – известный, уважаемый, заслуженный и так далее поэт. Жил себе не тужил, писал стихи, любил их, гордился ими, ощущал себя гением. А тут вдруг появляется девочка Соня и все перечеркивает. Да что там перечеркивает – убивает его как поэта. Убийца и жертва. Кто убийца, кто жертва в таком случае? Но еще есть возможность изменить жизнь: родить себе новую девочку, то есть найти новую звезду, но такую, которая не перечеркивала бы, а, наоборот, оттеняла его талант.

Все сходится, загадка разгадана. Теперь остается найти доказательства и обезвредить убийцу.

Ничего не сходится! Если Соня так уязвляла его своими стихами, зачем тогда он эти самые стихи донес до публики? Ведь это именно Артемий Польский «открыл» Соню Королеву, пробивал ее первые публикации, без его посредничества не вышло бы ни одного сборника. Зачем он все это делал? И потом, при чем тут остальные члены семьи Королевых? Ну, хорошо, Соня ему мешает, но ведь Екатерина Васильевна не писала никаких стихов.

Вся выкладка никуда не годится, версия расползается по швам. Кажется, он сам все слишком запутал, накрутил, навертел. Нужно начинать все сначала.

Андрей поднялся – пора идти домой, он уже и так непозволительно долго задержался. Настя, наверное, волнуется, он ведь и телефоны отключил.

Вот черт! Какой дурак! Ему ведь должен был с шести до семи позвонить заказчик. Как же он мог забыть? Уже давно восьмой час.

Телефон зазвонил сразу, как только Андрей его включил. Номер не определился. Андрей взял трубку и нажал на кнопку записи. Он прекрасно понимал, вряд ли ему это что-то даст, заказчик наверняка просчитал такую возможность и соответственно подготовился (звонит не сам, а его сообщник или нанятый вслепую человек), но все же решил разговор записать, так, на всякий случай.

– Ну, как продвигается дело? – с места в карьер начал заказчик.

– Продвигается.

– Есть результаты?

– Можно сказать и так. – Андрей мысленно обругал себе за то, что отвлекся, не подготовился к разговору и теперь не знает, как его повести. Нужно было подловить заказчика, расставить ему ловушки, заставить выдать себя хоть чем-нибудь. – Во всяком случае, я сделал определенные выводы, – значительно произнес он.

– Очень хорошо, у вас не так много времени.

– Что вы имеете в виду? – насторожился Андрей.

– Новогодние праздники! – со сдержанным злорадством, словно ему удалось подловить дурака, сказал мужчина. Или Андрею только так показалось? Может, он все же ошибся, сделал неправильный вывод, и его клиент к убийству не имеет никакого отношения? – Трудно вести расследование, когда все распущены на каникулы, организации закрыты. Ну и самое главное – убийцу нужно искать по горячим следам, время играет не на вас, а на него. Преступник и жертва могут поменяться местами, помните, я вам говорил?

– Да, черт возьми! – взорвался Никитин. – Трудно вести расследование в праздники, когда у всех выходные, но еще труднее его вести, когда клиент, вместо того чтобы помочь разобраться и предоставить все известные ему факты, на которых можно было бы базироваться, запутывает дело, говорит загадками, бросает какие-то намеки. Знаете, у меня создалось впечатление, что вы вовсе не заинтересованы в том, чтобы я нашел убийцу, и, возможно, даже этого боитесь. Зачем же тогда вы меня наняли?

– В чем-то вы правы, – очень серьезно и как-то печально проговорил мужчина, – мне действительно страшно будет узнать имя убийцы, потому что… Ну, вы меня поймете, если все-таки распутаете это дело и если мои предположения подтвердятся, но… Я не мог к вам не обратиться, я… Мне надо знать. А вы ищите. И поторопитесь, пожалуйста.

– Я-то ищу.

– Не забудьте, что завтра похороны, вы обязательно должны на них быть. Ну, всего доброго. Желаю успехов.

Клиент отключился. Андрей погасил везде свет и вышел из офиса.

* * *

Простуженно и словно через силу играл похоронный оркестр, то заглушая завывания ветра, то сливаясь с его голосом в скорбном плаче. Молчаливая процессия провожающих в последний путь Екатерину Васильевну Королеву остановилась у зияющей черной ямы. Глухо стукнулся о землю гроб. Визгливо вскрикнула какая-то женщина. Андрей выглянул из-за гранитного памятника некоего Вакуленко, за которым прятался, – никакая это не женщина, это Роман Кириллович. Зарыдал, упал коленями на снег, вцепился в деревянную крышку гроба. Вероника, старшая дочь, попыталась его поднять на ноги, оттащить, но он стал отбиваться, размахивать руками, словно в драке. Аграфена Тихоновна пришла было внучке на помощь, но он и ее отогнал, зло, даже с какой-то ненавистью прокричал, чтобы его оставили в покое, это его право, это его Катя, и снова приник к гробу. Смотреть на это было невыносимо, и Андрей отвернулся и уставился на фотографию Вакуленко. Оркестр, словно хозяин дома, который чувствует ответственность за поведение гостей и за соблюдение этикета, нарочито громко и даже как-то оживленно заиграл вновь. Провожающие придвинулись ближе к могиле. Андрей обошел гранитное укрытие с другой стороны и пристроился возле ограды. Отсюда наблюдать было удобнее, и памятник, будто щит, защищал от ветра. Он очень замерз, и хотелось курить. Голова была как чужая от бездарно растраченной ночи. Он ни на минуту не смог уснуть, хоть изо всех сил старался, настраивая себя на приятные мысли. О том, например, что Сашеньке позавчера исполнилось три месяца, что скоро Новый год и проведут они его втроем, что нет ничего счастливей и лучше этого. Но счастья не ощущал, душой прочувствовать не мог. Мысль сбивалась и уходила совсем в другую сторону, лицо сына загораживал другой ребенок – Соня Королева с пятилетней фотографии на первом сборнике. Назойливо звучали стихи, и отчего-то рождалась смутная, но очень острая обида на Настю.